Джони, оу-е! Или назад в СССР
Шрифт:
Приняв душ и немного полежав, задрав ноги на стену, я ещё немного поковырялся в другом усилителе «Акаи», и, найдя неисправность и у него, требующую оригинальных запчастей, перестал переживать за свой новый мозг. Кухня работала и котелок варил.
К семи часам поднимаясь к спортзалу с гитарой, я отметил, что вся территория вокруг наших домов и школы от снега очищена.
— И это сделали за один день два человека, фактически — старика, — подумал я, покачивая головой. — Удивительно трудолюбивый народ воспитала партия КПСС.
Участники музыкальной банд-группы уже находились
На своей записи я позволил себе спеть за них обоих. Мой детский высокий голос натренированный специальными дыхательными упражнениями довольно уверенно держал высокие ноты, но в них не хватало хрипотцы. Зато Антоновская партия мне удалась отлично.
Я поморщился, услышав диссонанс в тембрах голосов, но тут же успокоил себя.
— Однако, кто может и хочет, пусть споёт лучше. Моё дело паровоз толкнуть.
— Привет всем! Ну как настроение? — спросил я бодрым голосом, сразу присаживаясь на скамейку, где вчера сидела «высокая комиссия». Ноги не слушались и подламывались от усталости.
— Привет! Да, все замечательно, — задумчиво произнёс Попов, выключая магниофон, — только…
Я уставился на него в предчувствии неприятности.
— Что только?! — спросил я, не дождавшись от него продолжения реплики.
Попов скривился и виновато, опустив глаза, уставив взгляд в пол сцены, произнёс:
— Брат у меня старший послушал вчера твои песни…
Я хмыкнул, скривив лицо в презрительной ухмылке.
— Понятно… Что ж вы такие тупые?! — спросил я и вздохнул. — И что брат?
— Ну… Он сказал, что так играть двенадцатилетний пацан не может. И тексты такие сочинять не может… И, вообще… Он назвал тебя идеологическим диверсантом. Он думает, что кто-то тебе это всё даёт, а ты распространяешь.
Хорошо, что я сидел, и мне некуда было падать, а то я точно бы не удержался на ногах, ибо ноги у меня задрожали.
— О, как?! — наконец выдавил я. — И кто же, боюсь спросить, по профессии твой брат, что он рассуждает такими категориями: диверсия, идеология. Комитетчик?
Виктор Попов отрицательно затряс головой. В глазах его проявился испуг.
— Нет-нет! Он работает в нашем райкоме партии. Инструктором… По культуре… А закончил наш институт искусств по гитаре. Я, ведь, почему и дал ему послушать записи, потому что он часто рассказывал, что многие ансамбли сейчас поют антисоветчину и их за это сажают в тюрьму.
— Короче, Склифосовский, — оборвал его я. — Мне уходить?
Попов понурился и пробубнил:
— Нет, но он сегодня понёс мою плёнку в райком.
— Пи*дец! — подумал я. — Где райком, там и «комитет».
— Ладно! Понятно! Спасибо ребята! — поклонился я сцене. — С вами было хорошо, но я всё-таки пойду. Собирайте магнитофон. За колонкой я позже зайду. Сегодня, но позже.
Попов быстро отключил магнитофон, закрыл крышку и положил
— Я помню своё обещание, Андрей, и готов его выполнить, если ты оставишь у меня инструменты.
— Да, конечно, Джон! Какие вопросы? Я зайду к тебе?
— Дня через три-четыре. Я, кстати, «Акаи» дек починил. Заходи, послушаешь. Записи есть хорошие? А то я пока не оброс. Заодно посмотришь, как я записываю свою музыку. А то, некоторые, видите ли, меня во враги народа записали. Да если бы я захотел, что-то подорвать, то наделал бы записей и продал на барахолке, как «чьи-то». И хрен бы кто меня поймал. Это не в укор тебе, Витя, а в укор твоему тупому братцу. Всё! Адью! Продолжайте танцевать под «Паровоз»!
Настроение, только недавно бывшее солнечным, затянулось тучами, как впрочем небо, со стороны моря угрожавшее ещё одним снегопадом. Но этот знак свыше мне, наоборот, улучшил настроение.
— Будет снег, будут и лыжи, — подумал я. — А с музыкой ещё всё наладится.
Мысленно махнув на неприятности рукой, побрёл назад домой, помня, что часам к восьми должна прийти «тётя Валя» с радиодеталями.
— Жаль, что у меня нет телефона, — подумал я, — а то уже сегодня я бы спаял те усилители, в которых разобрался с поломками. Вполне возможно, что нужные детали у них есть. А может быть и нет…
Придя домой, я занялся не «Акаями», а своими колонками. Мне не понравились частоты, выдаваемые им по низам, что-то в них дребезжало. Причём в обеих и одинаково. Устранив дефект, я занялся пайкой ритм машинки, ибо не знал, насколько долго у меня задержится барабанная установка.
В восемьдесят втором году нам, студентам пятого курса «Политеха», в руки попалась друм-машина германского производителя MFB. Она называлась MFB-301. Мы её вскрыли и вскоре у моих друзей появилась такая же. Сейчас мне хотелось воспроизвести подобную, и воспроизвести её было не сложно. Сложнее было её запрограммировать, ведь тот аналоговый ударный компьютер поставлялся с заранее запрограммированными ритмами, а мне придётся программировать её самостоятельно. Но ведь и тогда я программировал свою ритм-машинку сам, с помощью программируемого перфокартами аналогового секвенсора. Однако с тех пор прошло много времени и мы научились генерировать различные тембры, записывать их и переносить в ритм-боксы без перфокарт. Всё это я и хотел совместить в одном агрегате. Синтезировать, так сказать.
Аппарат должен был получиться большой, если учесть, что у него будет иметься четырёхоктавная рояльная клавиатура. Но до установки клавиатуры ещё было далеко, а вот корпус для синтезатора, собранный из алюминиевых листов у меня имелся. Имелись и платы, которых я «наварил» на несколько лет работы, распланированной на пятилетку, как на современном заводе с плановой экономикой. Шучу, конечно, но в каждой шутке, лишь доля шутки….
Будильник звякнул восемь часов. Мать задерживалась на работе, видимо «добирая» проценты до необходимой нормы перевыполнения годового плана.