Джони, оу-е! Или назад в СССР
Шрифт:
Однако, звонившая по поручению секретаря по идеологии Первомайского райкома КПСС, не представившаяся женщина, совсем не угрожала санкциями, а просила вышеназванного Дряхлова предоставить под светлые очи третьего секретаря. Сегодня же. К назначенному часу секретарская машина должна была приехать, забрать оного ученика и отвезти в райком.
И то, что ученик, зная причину или догадываясь о ней, молчит, как партизан и пучит на неё якобы «невинные глазки», Людмилу Фёдоровну сильно разозлило.
— Ты, Дряхлов, зря так себя ведёшь. За подрыв коммунистической
Я, увидев выступившую на её лице красноту и почувствовав в словах эмоциональный выплеск, улыбнулся.
— Зря вы так нервничаете, Людмила Фёдоровна. Я пишу стихи по наитию. Что льётся, то и записываю. Не сидится мне за листами тетради. Все записи сделаны мной простым карандашом на взятых с собой листах бумаги. Это потом всё то, что вы читали, было переписано в тетрадь. И не в одну, кстати… Если я что-то неправильно думаю, то только от того, что я ещё маленький. И мама моя учит меня любить родину, партию, школу и вас, Людмила Фёдоровна, учителей. И я вас люблю.
— Ага, — хмыкнула завуч. — Любит он… Рагиню довёл до того, что она уволилась.
— Хамить не надо было, — хмыкнул я. — А детей любить учитель обязан. Согласно штатному расписанию, кстати. А вот ученик нет… Ещё подискутируем на эту тему? Вроде бы закрыли её…
Мы и правда три месяца назад неплохо подискутировали на тему педагогики. Аж вместе с представителями РОНО, приехавшими по моему заявлению. Они все пытались меня нагнуть, но нагнул их всех я. Тогда на меня и накинулись все школьные «гарпии». Однако «тритон» оказался проворный, грамотно расставлял для «гарпий» ловушки, а сам не подставлялся.
— Нет, Дряхлов, дискутировать с тобой на тему должностных обязанностей учителей и кто кого должен в школе любить я не стану. Похоже, что ты больше всех знаешь о любви.
А я вдруг встал из-за парты и запел:
— А не спеть ли мне песню, о любви![1] А не выдумать ли новый жанр! По попсовей мотив и стихи. И всю жизнь получать гонорар!
Людмила Фёдоровна, вздрогнула, было, от неожиданности, но потом, тяжело вздохнула.
— Ты, Дряхлов, совсем с ума сошёл со своими песнями.
— Творчество процесс спонтанный. Вашими словами о любви стихи навеяло. Вот слушайте дальше… Мою песню услышат! Тысячи глаз моё фото раскупят тысячи рук. Моё солнце мне скажет — это про вас. Посмеётся над текстом лучший друг. И я стану сверхновой суперзвездой, много денег, машина, все дела. Улыбнувшись, ты скажешь: «Ну, ты крутой»! Я тебя обниму: «Ты права!»
— Кого это ты обнимешь? — напряглась завуч. — Меня, что ли?
— Да, что вы, Людмила Фёдоровна. Когда я стану «суперзвездой» вы про меня уже и забудете. Сколько нас таких звёзд мимо вас проходит. Неужели вы про всех помните, и знаете, кто кем стал?
Людмила Фёдоровна задумалась.
— Не пойму я тебя, Дряхлов, что ты за человек. Никак не могу тебя раскусить…
— Не надо меня кусать, Людмила Фёдоровна и тогда нам обоим будет легко жить. Вот увидите, в райкоме всё будет хорошо. Мои песни там понравятся.
—
— Не знаю, но могу только догадываться. Так же как и вы, уважаемая и любимая Людмила Фёдоровна.
Завуч нахмурилась, улыбнулась, крутнула и покачала головой.
— Ох и хитрый ты, Дряхло-о-в… Ох и хитрый…
— А это разве плохо? Хотя не хитрый я.
В класс забежала секретарь директора.
— Машина райкомовская приехала, — сказала Верочка.
— Вот, Дряхлов. Приехали за тобой. Отведи его, Вера. Замучил он меня. Видеть его не могу.
[1] «А не спеть ли мне песню?» — https://youtu.be/p8J7LWrrh3A
Глава 29
Меня везли в чёрной райкомовской «Волге». Рядом со мной на заднем сиденье лежала гитара, а на переднем пассажирском сиденье сидела женщина лет сорока в дублёнке и песцовой шапке. Она сразу представилась Ниной Ильиничной и спросила, почему я без инструмента. Я пожал плечами, что научился делать великолепно, за четыре месяца здешнего пребывания, и сказал, что «гитара дома».
— Странно! — нервно и резко бросила она. — Я же сказала, чтобы с гитарой. Поехали за инструментом! Где ты живёшь?
— Да вон, — показал я на дом. — Во втором подъезде.
— Так беги, чего сидишь! — почти выкрикнула женщина и я сорвался с места в галоп.
Дома я, на всякий случай, сунул в карман пару мясных котлет, завёрнутых в газету «Красное знамя» и тетрадь с идейно выдержанными стихами, которую засунул в гитарный чехол. Обернулся я быстро и женщина, глянув на часы, подобрела и даже дала мне шоколадную конфету «Мишка на севере».
— Наверное, у них в райкоме уже выдали детские подарки, — подумал я, потому, что в машине пахло не только шоколадными конфетами, но ещё и мандаринами.
Снег в городе уже почти убрали, хотя снегоуборочной техники кроме тракторов «Беларусь» с ковшами и отвалами и самосвалов, я не видел. Зато на улицах было полно народа, который, с песнями и хохотом, чистил тротуары лопатами и носилками.
До райкома добрались минут за двадцать. Мигалки на машине не было и она двигалась в общем потоке. Только гаишные инспекторы, заметив номера, пропускали «Волгу» на перекрёстках, активно крутя палочкой.
В этом райкоме за всю свою жизнь я никогда не был. В других был: крайкоме, горкоме, Фрунзенском, Ленинском и Советском, Первореченском райкомах, а в Первомайском — нет. Удивительный фокус.
Райком был отдельно стоящим трёхэтажным зданием «советского ампира» и располагался он на улице Черёмуховая. Внизу на входе сидел милиционер, который проводил нас — особенно меня — внимательным взглядом.
Отдел по идеологии и сам его секретарь находились на третьем этаже в левом крыле. Там же в углу находился и «Первый отдел», табличку которого я заприметил издалека. Третьего секретаря на месте не оказалось. Об этом сказала девушка, вставшая из-за стола, едва увидев нас.