Джозеф Антон
Шрифт:
Все в нынешнем мире в конце концов упирается в телевидение.
Его попросили записать заявление на видео, чтобы Уоллес мог отвезти запись в Тегеран и показать по тамошнему телевидению, а затем Хаменеи поговорил бы с Уоллесом в американской телепрограмме и произнес то, что должно быть произнесено. Через несколько дней, сказал Афрасиаби, нам сообщат, хочет ли Иран идти по этому пути. Он был склонен ожидать «положительного отклика». Через четыре дня он сказал Эндрю по телефону, что получил «зеленый свет». В качестве следующего шага он предложил встретиться с господином Хусру, первым секретарем иранской делегации в ООН.
Эндрю и Фрэнсис переговорили между собой, а потом с ними. Решили — стоит попробовать, соблюдая осторожность. Неужели возможен прорыв? Они не смели этому верить. И все же не могли ничего с собой поделать. Верили.
Майк Уоллес и Афрасиаби встретились с
Клубок начал распутываться. Иранцы отменили встречу с Майком Уоллесом. Они хотели встретиться с одним Афрасиаби и услышать от него, на что было дано согласие во время его разговора с Эндрю. А потом — хлоп! Мечта лопнула как воздушный шарик. Иранская делегация в ООН сообщила, что ей надо «проконсультироваться с Тегераном». На это уйдет две недели минимум. Это не всерьез, понял он. Это игра. Они хотят, чтобы я сделал заявление и ждал их отклика, полагаясь на их честность. На их честность. Конечно, это игра.
Он перестал курить. Потом опять начал.
Через несколько дней Иран заявил, что фетва отменена на не будет. Хаменеи сказал, что он «должен быть передан британским мусульманам и казнен за святотатство» и это устранит трудности в отношениях между Соединенным Королевством и Ираном. Фрэнсис Д’Соуса выступила в телепрограмме Би-би-си «Ночь новостей», где ее оппонент — «правая рука» Сиддики, шотландец Джеймс Дикки, принявший ислам и взявший имя Якуб Заки, — призвал в Лондон спецгруппы боевиков. Рафсанджани дал пресс-конференцию, на которой попытался снизить накал страстей, но не предложил никаких выходов из кризиса, вызванного фетвой. И в первый раз британское правительство выделило человека для общения с ним. В ближайший уик-энд ему предстояло встретиться с Данканом Слейтером, занимавшим крупную должность в министерстве иностранных дел. До этого он поговорил с журналистом Джоном Буллоком, весьма уважаемым специалистом по Ближнему Востоку из газеты «Индепендент», который недавно вернулся из Тегерана и подтвердил, что иранцы «отчаянно ищут возможность уладить противоречия… необходимо приемлемое соглашение». После этого беседа со Слейтером принесла разочарование. Слейтер ничего не сообщил ни о каких-либо закулисных инициативах, ни о сколь-нибудь существенных правительственных шагах. И все-таки быть в контакте с правительством и слышать заверения в его неизменной поддержке — это было лучше, чем ничего. Он дошел до такой стадии, когда был благодарен и за подобные крохи.
Инициатива Афрасиаби не удалась. Гарвардский специалист прислал письмо с новым списком требований. Публикацию надо отложить на двенадцать — пятнадцать месяцев, и «пусть Рушди просто-напросто сделает первый шаг и выступит с заявлением; что он теряет?». Эндрю, кроме того, сказал о Афрасиаби: «Боюсь, он хочет опубликовать свой роман и ищет агента». Неделю спустя представитель Ирана в ООН Камаль Харрази сообщил Майку Уоллесу: «Сейчас неподходящее время для этой инициативы». Еще один закулисный канал закрылся.
У него произошла новая встреча с послом Басби, вместе с которым на этот раз был Билл Бейкер из ФБР. Они попросили его отложить поездку в Соединенные Штаты еще на несколько месяцев; говорили, однако, сердечным, сочувственным тоном. Басби высказал полезное соображение насчет усилий Афрасиаби. «Возможно, — сказал он, — их не устроила личность посредника».
На одиннадцатый день рождения он подарил Зафару электрогитару и провел с ним на Хермитидж-лейн часть дня, слушая и записывая его игру. Просто
Косима нашла большой отдельно стоящий дом в Уимблдоне, гораздо более уютный, чем на Хермитидж-лейн: вместительное трехэтажное кирпичное строение с восьмиугольной башенкой на южной стороне. Полицейские осмотрели его и одобрили. Дом на Хермитидж-лейн был ужасен, но все-таки обеспечил ему семь месяцев стабильности. А теперь опять пришло время переезжать.
Договор на «Гаруна и Море Историй» не был подписан издателем. Чтобы узнать почему, Эндрю отправился встречаться с Сонни Мехтой и Альберто Витале. Перед встречей Сонни сказал Эндрю: «Не думаю, что тут есть проблема», так что проблема, ясное дело, была. Когда они встретились, Витале сказал, что не хотел подписывать договор «по страховым причинам». Издательство вело переговоры о покупке здания, где оно размещалось, и книга могла вызвать трудности в отношениях со страховой компанией. Две трети согласованного аванса оно готово было заплатить сразу, чтобы закрепить за собой «возможность публикации», а остальную треть — после того, как автор обсудит с Сонни «редакторские замечания». «Автор пусть подпишет, — сказал Витале, — но мы подождем». Эндрю позвонил ему и сообщил новость. «Нет! — возмутился он. — Аннулируй сделку и скажи им, что я подам на них в суд за нарушение договора. Я лучше откажусь от публикации, чем позволю себя унижать». Позднее тот же день Эндрю еще раз встретился с Витале и Сонни, и они сдались. Хорошо, сказали они, мы подпишем. У него во рту остался горький привкус, но было ощущение, что выигран хотя бы раунд.
В день, когда ему исполнилось сорок три года, Гиллон привез ему договор на подпись. Там был пункт о конфиденциальности. Он не имел права никому рассказывать о сделке вплоть до даты, которую еще предстояло согласовать с «Рэндом хаус». Пункт, безусловно, выглядел подозрительным. Он подписал договор. Подозрения оправдались почти сразу. Сонни Мехта отказался публиковать «Гаруна», пока книга не будет переписана согласно его указаниям.
Он был знаком с Сонни Мехтой десять лет — с тех пор, как Сонни выпустил в лондонском издательстве «Пикадор букс» британское издание «Детей полуночи» в мягкой обложке. Все это время он считал Сонни своим другом, невзирая на его знаменитую сдержанность, которая препятствовала сближению. Сонни был скуп на слова и еще скупее на телефонные звонки — знай себе загадочно улыбался, выставляя вперед козлиную бородку и отдавая все разговоры и светское общение на откуп своей жене Гите, женщине яркой; но он отличался вкусом, честностью, глубокой преданностью своим авторам и элегантностью (высококачественные блейзеры с узкими джинсами). Однако в истории с «Гаруном» он повел себя как совершенно другой человек. 26 июня 1990 года он позвонил Эндрю и потребовал, чтобы было изменено место действия книги. «Долина К», сказал он, это явно Кашмир, а Кашмир — район чрезвычайно спорный, из-за него велись войны, в нем активно действуют исламские джихадисты; ясное дело, это надо убрать. Может быть, предложил он, перенести действие в Монголию? Иначе «повсюду будут трупы» и «Салману будет еще хуже, чем сейчас». «Гарун», уверял он Эндрю, вещь еще более опасная и провокационная, чем «Шайтанские аяты».
Он попробовал посмотреть на свою сказку через это кривое стекло. Но ведь даже при таком искаженном взгляде книгу можно воспринимать только как «прокашмирскую» — разве не так? Есть, однако, в ней «мистер Ное» — сатирический портрет индийского политика: может быть, Сонни, происходящему из семьи высокопоставленного дипломата, женатому на дочери главного министра штата Орисса и вращающемуся среди политической элиты Дели, на самом деле не понравился этот персонаж? И если Сонни так испугался детской книжки, что будет, если когда-нибудь он напишет и предложит ему взрослый роман?
Дальше — хуже. План Сонни состоял в том, чтобы провести всю подготовительную работу, скрывая подлинное имя автора. На секретности настаивал Альберто Витале, выдвигая причудливый довод: одной из организаций, снимавших помещения у «Рэндом хаус», было норвежское консульство, и заранее объявить о публикации романа Рушди значило, по его мнению, подвергнуть норвежцев опасности. Предложили поэтому использовать вымышленное имя и заменить его настоящим в последнюю минуту перед отправкой книги в печать. Это было ужасно. Выглядело как поведение испуганных людей — да таковым оно и было, — и, когда в прессу просочилось бы — а просочилось бы почти наверняка, — что «Рэндом хаус» боится назвать имя автора новой книги, книга приобрела бы «скандальный» характер еще до того, как ее кто-либо смог бы прочесть, и противники автора восприняли бы это как недвусмысленное приглашение к новым атакам.