Джозеф Антон
Шрифт:
Он сказал Элизабет, что она должна будет подумать о своей безопасности. Если полиция уйдет — нет слов, какой опасной может стать их жизнь. «Я тебя не брошу», — ответила она.
Каким-то образом он ухитрялся понемногу работать. Наконец составил более или менее осмысленный план «Прощального вздоха Мавра». На это ушло много времени. Все, что ему теперь было нужно, — это внутреннее спокойствие, чтобы написать роман.
Журналист Скотт Армстронг пригласил его выступить в конце марта на Форуме свободы в Вашингтоне, и он хотел поехать. Представлялось вероятным, что удастся организовать в Вашингтоне встречи с крупными американскими политиками и журналистами. Он решил использовать эту площадку, чтобы выразить сомнение в готовности британского правительства заботиться о его безопасности, — хотел начать борьбу за себя там, где скорее можно рассчитывать на сочувственное отношение
Крайне неохотно Королевские ВВС согласились взять его на свой регулярный рейс до аэропорта Даллеса и обратно — еще один раз, последний. В дальнейшем такая услуга ему предоставляться не будет. Кроме того, на сей раз с него потребовали плату не только за себя, но и за двоих сотрудников службы охраны ВВС, которым предстояло сопровождать его в Америку. Покорно, не имея выбора, он раскошелился. Он часто вспоминал строчку из песни Джона Прайна: Есть дырка в папиной руке, туда все денежки текут… Фетва была его героином. Она заставляла его тратить все, что он зарабатывал, и, хотя могла в конце концов его убить, не давала даже кайфа.
Перед его отъездом в Америку Толстый Джек от имени ребят попросил его «на два слова». Их всех беспокоили предлагавшиеся изменения в статусе подразделения «А», которые, будь они осуществлены, лишили бы их членства в Особом отделе и права именоваться детективами. Некоторые из видных тори, которых они охраняли, старались воспрепятствовать этим переменам, но предстояли всеобщие выборы — и что, если лейбористы вернутся к власти? Согласно последним опросам, Лейбористская партия опережала Консервативную на три процента. Не замолвит ли он за них словечко своему приятелю Нилу Кинноку, если тот станет премьером? «Честно говоря, — сказал Джек, — в лейбористском лагере у нас только вы и есть».
Будильник прозвонил в полшестого утра, и они, скрипя пружинами, встали с кровати. Охранники сначала доставили Элизабет в Суисс-Коттедж, чтобы она смогла оттуда добраться поездом до аэропорта Хитроу, затем повезли его через приятные для взора холмы Котсуолдс, окутанные рассветным туманом, на базу ВВС Брайз-Нортон. Так началась его вторая за три года заграничная поездка.
В аэропорту Даллеса его встретили сотрудники частной охранной фирмы, нанятые Форумом свободы, как он потом узнал, за баснословные 80 тысяч долларов. Начальник приданной ему команды, добродушный парень, спросил, нельзя ли будет получить экземпляры нового издания книги для него самого и его людей. Всего пятьдесят с лишним экземпляров. Это внушало тревогу: неужели команда такая большая? «Конечно можно, — ответил он охраннику. — Вы их получите».
Он встретился с Элизабет и Эндрю в центре для конференций под названием «Уэстфилдс», в шести милях от аэропорта Даллеса. А интервью ему там предстояло давать в Виндзорских апартаментах. Дом в Бомбее, в котором он вырос, назывался «Виндзор-вилла» и принадлежал к жилому массиву Уэстфилд-эстейт. Совпадение заставило его улыбнуться. Последовали дни, наполненные долгими интервью, и все журналисты были взволнованы и даже наэлектризованы детективной, таинственной атмосферой. Их привозили на место охранники, причем они не знали заранее, куда едут. Острые ощущения! Большинство СМИ интересовало одно — фетва. Только Эстер Б. Фейн из «Нью-Йорк таймс» захотела поговорить с ним о его сочинительстве и о том, как ему удается писать в таких чрезвычайных условиях.
Скотт Армстронг, плотный, деловитый, вашингтонский инсайдер до мозга костей, сообщил плохую новость: встреча с конгрессменами, намеченная на завтра, отменена из-за вмешательства, по его сведениям, не кого иного, как госсекретаря Джеймса Бейкера. Почему Бейкер так поступил? Ответ стал вырисовываться в последующие дни, когда администрация Буша-старшего ответила
Эндрю вышел из себя и обвинил Скотта, что тот их надул. Разговор пошел на повышенных тонах. Скотта взбесили слова Эндрю, но он сделал трезвое предложение: отложить выяснение отношений на потом и подумать, как быть в сложившейся ситуации. Ужинали они с Майком Уоллесом и еще несколькими журналистами. Чтобы снискать сочувствие этих видных персон журналистского мира, они по секрету сообщили им о подлинном составе консорциума, о враждебности американской администрации и о том, что британцы могут снять охрану.
Пришло время выступить. Его бордовый полотняный костюм был к тому времени заметно помят, но времени переодеться не осталось. Он был похож на чудаковатого профессора, но это его не слишком волновало. Его сильней заботило, что он скажет, чем как он выглядит. Язык политических речей не был ему особенно близок. Он любил форсировать литературный язык, заставлять его значить как можно больше, любил прислушиваться к значению не только самих слов, но и их музыки; но сейчас от него ожидали, что он будет говорить без затей. Скажи им прямо, что у тебя на уме, посоветовали ему; объяснись, оправдайся, не прячься за художественным вымыслом. Если писатель предстает оголенным, если языковое богатство совлечено с него как одежда, — существенно ли это? Да, существенно, ибо красота задевает струны, запрятанные глубоко в сердце, открывает двери в обиталище духа. Красота существенна, ибо красота — это радость, а радость была первопричиной того, что он делал, радость владения словами, радость, какую испытываешь, используя их, чтобы рассказывать истории, творить миры, петь. Но сейчас на красоту смотрели как на роскошь, без которой он должен обходиться; как на роскошь и как на ложь. Истина была в безобразии.
Он сделал все, что было в его силах. Попросил у американцев помощи и поддержки, призвал Америку проявить себя как «подлинного друга свободы», говорил не только о свободе писать и публиковать, но и о свободе читать. Говорил о своих опасениях из-за намерения британских властей бросить его на произвол судьбы. А затем объявил, что после многих злоключений «Шайтанские аяты» в мягкой обложке наконец выходят в свет, и продемонстрировал всем экземпляр. Книга была не слишком привлекательного вида. На отвратительной золотой обложке — жирные буквы, черные с красным, что напоминало нацистские издания. Но книга существовала, и это чрезвычайно радовало. Через три с половиной года после выхода первых экземпляров романа процесс публикации был завершен.
В числе слушателей были его друзья-журналисты — Прафуль Бидван из «Таймс оф Индиа» и Антон Харбер, чья «Уикли мейл» в 1988 году пыталась пригласить его в Южную Африку. Но задержаться и поболтать возможности не было. Охрана говорила об «опасности стать мишенью для снайперов». К зданию напротив «имели отношение ливийцы». Как же, как же, полковник Каддафи, мой старый друг, подумал он. И дал себя увезти.
Элизабет, которую «взяла на попечение» Барбара, жена Скотта, сказала ему, что охранники не пустили ее в конференц-зал и заставили сидеть в гараже. Она отреагировала на это сдержанно, но теперь пришел его черед взбеситься. Затем их отвезли в гостеприимный дом, где им предстояло ночевать, — к чрезвычайно словоохотливому семидесятипятилетнему Морису Розенблатту, влиятельному либеральному лоббисту, сыгравшему в свое время важную роль в падении сенатора Джозефа Маккарти. Пока Розенблатт произносил свои монологи, Эндрю все еще кипел от ярости из-за отмены встречи с конгрессменами. Потом позвонил Скотт, и Эндрю, взяв трубку, набросился на него. «Я потом вам объясню, какой вы мудак», — отмахнулся от него Скотт и позвал к телефону мистера Рушди, которому сказал: «Перед Эндрю я не обязан оправдываться, а перед вами обязан». Пока они говорили, по другой линии позвонил Питер Гэлбрейт, высокопоставленный сотрудник сенатского комитета США по международным отношениям, — с ним он не был знаком, но знал, что тот сын Джона Кеннета Гэлбрейта[139] и — мысль об этом настраивала на игривый лад — в университетские годы был возлюбленным Беназир Бхутто. Встреча, сообщил Гэлбрейт, все-таки состоится. Это будет ланч в особой сенаторской столовой, в роли хозяев — сенаторы Дэниел Патрик Мойнихен и Патрик Лихи, придет много других сенаторов. Напряжение стремительно падало. Эндрю успокоился и извинился перед Скоттом, Скотт почувствовал себя реабилитированным, все испытали большое облегчение. Спать легли вымотанные, но в гораздо лучшем настроении.