Джозеф Антон
Шрифт:
Берни Саймонс скоропостижно умер — милый, незаменимый Берни, адвокат целого поколения британских левых, мудрейший и сердечнейший из людей, юрист, который защищал его от судебных исков мусульман и был бесценным союзником в борьбе против угрозы Хаули и Хэммингтон снять охрану. Берни было только пятьдесят два. В Мадриде, куда он поехал на конференцию, он поужинал в отеле, поднялся наверх — и тут с ним случился сильнейший сердечный приступ, и он упал ничком на ковер. Быстрый конец после хорошей трапезы. Хотя бы в этом было что-то уместное. По всему Лондону люди звонили друг другу и делились горем. Он поговорил с Робертом Маккрамом, Кэролайн Мичел, Мелвином Брэггом. Роберту он сказал: «Это такой ужас… Хочется взять трубку, позвонить Берни и попросить его все уладить».
Рановато
В начале июня Элизабет отвезла Клариссу в Хаммерсмитскую больницу на очередное хирургическое обследование. Результат был обнадеживающим. Хирург мистер Линн сказал, что «больше рака не видит». Так что, может быть, они захватили болезнь вовремя и Кларисса будет жить. Она была убеждена, что все хорошо. Лучевая терапия уничтожит все раковые клетки, какие остались, и, поскольку из лимфатических узлов затронут «только один, самый маленький», без химиотерапии, она надеялась, можно будет обойтись. Он испытывал сомнения на этот счет, но придержал язык.
Эдвард Саид сказал, что уровень лейкоцитов в крови у него растет и скоро ему, возможно, понадобится химиотерапия. «Но я ходячее чудо», — заметил он. Его врач написал про ХЛЛ «целую книгу» — это был доктор Канти Раи, специалист индийского происхождения, работавший на Лонг-Айленде; после его исследований природы этой болезни стадии ХЛЛ стали называть стадиями Раи. Итак, Эдвард, который, пока не заболел всерьез, был склонен к ипохондрии, а заболев, мигом стал храбрецом и героем, находился под наблюдением лучшего из врачей и сражался с недугом изо всех сил. «А вы у нас тоже ходячее чудо, — сказал ему Эдвард. — Мы оба с вами живы, хотя не имеем на это права». Эдвард сказал, что видел в «Нью-Йорк таймс» интервью с аятоллой Санеи — тем самым, с «Баунти». «Его сфотографировали на фоне стены с плакатом, на котором вы горите в аду. Он сказал: дорога в рай расчистится, когда Рушди умрет». Эдвард издал могучий смешок и взмахнул руками, словно отгоняя слова щедрого на вознаграждение Санеи.
В свой сорок шестой день рождения он пригласил друзей ужинать. К тому времени Особый отдел составил список людей, заслуживающих доверия, — близких друзей, которых полицейские за прошедшие годы неплохо узнали, людей надежных, умеющих держать язык за зубами. Билл Бьюфорд принес чудесное вино «кот-дю-рон», Гиллон — «пюлиньи-монтраше». Полин Мелвилл подарила ему гамак, Найджела — очень красивую голубую льняную рубашку. Джон Дайамонд счастливо отделался, когда автобус, проехав на красный свет на скорости 40 миль в час, ударил его машину прямо по водительской двери. К счастью, дверь выдержала.
Антония Фрейзер и Гарольд Пинтер подарили ему экземпляр стихотворений Гарольда, вышедших малым тиражом. (Если у Гарольда был твой номер факса, ты время от времени получал от него стихи и должен был немедленно их хвалить. Одно из стихотворений называлось «Лен Хаттон» — в память великого крикетиста сборной Англии. Я видел Хаттона в расцвете сил, / Когда моложе был, / Когда моложе был. Конец. Драматург Саймон Грей, закадычный друг Гарольда, позволил себе никак не отозваться на это произведение, и Гарольд, позвонив, упрекнул его. «Прости меня, Гарольд, — сказал Саймон. — Я не успел его дочитать». Мистер Пинтер не понял шутки.)
Видный алжирский писатель и журналист Тахар Джаут был убит выстрелом в голову — он стал третьим крупным интеллектуалом, после Фарага Фауды в Египте и Угура Мумку в Турции, убитым за год. Он пытался привлечь к этим преступлениям внимание западных СМИ, но они почти не проявили к ним интереса. Его собственная кампания, похоже, буксовала. Кристофер Хитченс услышал от британского посла в Вашингтоне сэра Робина Реника, что встреча с Клинтоном может состояться не раньше осени. Фрэнсис и Кармел часто ссорились между собой, а потом дружно ссорились
Он во второй раз слетал в Париж, чтобы выступить на собрании Всеобщей академии культуры в величественном зале Лувра, где было очень много позолоты, фресок и писателей: Эли Визель, Воле Шойинка, Яшар Кемаль, Адонис, Исмаил Кадаре, Синтия Озик… и Умберто Эко. Он только написал на роман Эко «Маятник Фуко» самую разгромную рецензию из всех им написанных. Эко устремился к нему — и повел себя в высшей степени сердечно. Раскрыл объятия и воскликнул: «Рушди! Я Эко, который пишет бредя-а-атину!» После этого у них установились прекрасные отношения. (Впоследствии, приняв в свою компанию Марио Варгаса Льосу, они образовали литературное трио, которое Эко назвал «Три мушкетера», «потому что сперва мы враждовали, а теперь мы друзья». Варгас Льоса критиковал Салмана за то, что он слишком левый, Эко критиковал Марио за то, что он слишком правый, Салман критиковал Эко за манеру письма, но, встречаясь, они ладили между собой великолепно. «Три мушкетера» с успехом выступали в Париже, Лондоне и Нью-Йорке.)
Меры безопасности были избыточны до идиотизма. Славные ребята из RAID заставили администрацию Лувра закрыть музей на весь день. Повсюду — множество людей с ручными пулеметами. Ему не позволяли подходить к окну. А во время перерыва, когда все писатели пошли к спроектированной И. М. Пеем стеклянной пирамиде, чтобы спуститься пообедать, RAID заставила его какую-то сотню шагов от крыла Лувра, где проходило собрание, проехать в машине, и вокруг пирамиды расхаживали многочисленные парни в зеркальных солнечных очках с мощным оружием наготове. Это было хуже чем помешательство; на это было неловко смотреть.
Ближе к вечеру люди из органов безопасности сообщили, что министр внутренних дел Шарль Паскуа отказался позволить ему провести ночь во Франции, поскольку это было бы слишком дорого. Но, возразил он, и Бернар-Анри Леви, и Бернар Кушнер с Кристин Окран, и Каролин, дочь Жака Ланга, предложили ему ночевать у них дома, так что государству это ничего не будет стоить. Видите ли, у нас есть конкретные данные об угрозе вашей жизни, поэтому мы не можем гарантировать вашу безопасность. Этой лжи не поверил даже Особый отдел. «Они поделились бы этой информацией с нами, Джо, — сказал Фрэнк Бишоп, — но то них ничего не было». Каролин Ланг предложила: «Если вы не хотите подчиняться распоряжению RAID, мы все разместимся с вами прямо тут, в Лувре, принесем постели, приведем друзей». Это была забавная и трогательная идея, но он отказался: «Если я так сделаю, меня никогда больше не пустят во Францию». Затем стало известно, что Кристофер Маллаби не разрешает ему переночевать в посольстве, но кто-то с британской или французской стороны уговорил «Бритиш эйруэйз» доставить его обратно в Лондон. Так что впервые за четыре года он полетел на самолете этой компании, причем без всяких проблем со стороны экипажа или пассажиров, многие из которых подходили к нему выразить дружеские чувства, солидарность и симпатию. После перелета, однако, «Бритиш эйруэйз» заявила, что дала согласие «на уровне местного руководства» под давлением французов и приняла меры к тому, «чтобы в будущем это не повторялось».
Колоссальное турне группы U2 с альбомом Zooropa докатилось до стадиона «Уэмбли», и Боно, позвонив ему, спросил, не хочет ли он выйти на сцену. Группа хотела выразить свою солидарность, и это был самый сильный жест, какой пришел музыкантам в голову. Поразительно, но Особый отдел не возражал. То ли они решили, что на выступление U2 не придет так уж много убийц-исламистов, то ли им просто самим хотелось на концерт. Он взял с собой Зафара и Элизабет и первое отделение просидел на стадионе вместе с ними. Когда он встал, чтобы отправиться за кулисы, Зафар сказал: «Папа… только петь не надо». У него и в мыслях не было петь, а U2 тем более не имела этого в виду, но он решил подразнить сына: «А почему? Эта ирландская группа вполне подойдет для аккомпанемента, слушателей много — восемьдесят тысяч, так что… может, я и спою». Зафар взволновался: «Папа, ты меня не понял. Если запоешь, я покончу с собой».