Джуд незаметный
Шрифт:
Они были почтенного возраста и разговор вели с добродушием. Джуд обратился к ним с вопросом, не из Кристминстера ли они.
— Боже упаси! С таким-то грузом? — последовал ответ.
— Я говорю про город, вон там вдали.
Он питал такие романтические чувства к Кристминстеру, что, подобно юному влюбленному, который смущается, произнося имя своей возлюбленной, не отважился лишний раз повторить название этого города и лишь указал на зарево в небе, едва различимое для глаз, уже не столь молодых.
— Верно, на северо-востоке небо как будто посветлей, хотя сам бы я этого не заметил. Это точно Кристминстер, ошибки быть не может.
Тут Джуд уронил на землю книжку сказок, которую он захватил с собой, чтобы почитать до темноты. Возчик
— Эх, милый, — заметил он, — не с нашими мозгами читать то, что там читают.
— Почему? — спросил мальчик.
— Их вовсе не интересует то, что могут понять простые люди, вроде нас, продолжал возчик, чтобы скоротать время. — Разговаривают они только на чужих языках, как строители Вавилонской башни. Те тогда каждый по-своему говорили. И читают они свои книжки быстрее, чем ястреб летит. Там все наука — одна только наука, да еще религия. А это тоже наука, только я в ней никогда ничего не смыслил. Да, это место для шибко умных. Впрочем, и там ночами девки по улицам шляются… Ты, наверное и, сам слышал, что священников там выращивают, словно редиску на грядке. И хотя уходит — сколько, Боб, лет? — пять лет, чтобы из какого-нибудь молодого олуха сделать почтенного священнослужителя, которому грешные страсти не положены, они с этим справляются — отшлифуют вам парня, как заправские мастерами выпустят его с эдаким вытянутым лицом, в долгополом черном сюртуке и жилетке, и воротничок на месте, и шляпа — словом, все, как в Священном писании, так что иной раз и родная мать не узнает… Что ж, у каждого своя служба, у них вот такая.
— А откуда вы знаете, что…
— А ты не перебивай меня, малыш. Старших не перебивают. Подай-ка переднюю лошадь в сторонку, Боби, идет кто-то… Ты знай себе примечай, что я говорю про жизнь в колледже. Жизнь возвышенная, спорить не стану, хотя сам я не очень-то высоко ее ставлю. Мы, так сказать, телесно обитаем здесь на вершинах, а они духовно — благородные люди, еще бы… и денежки-то чем зарабатывают — тем, что вслух мысли разные высказывают. А есть среди них такие крепыши, что и на серебряных кубках не меньше зарабатывают. И еще вот музыка там, повсюду слышишь красивую музыку. Веруешь ты иль нет, все равно так и тянет подпевать со всеми вместе. А то еще есть там улица — Главная улица, другой такой во всем свете не сыщешь. Уж я-то знаю кое-что про Кристминстер!
Тем временем лошади успели передохнуть и снова потянули повозку. Бросив последний влюбленный взгляд на далекое сияние, Джуд повернулся и пошел рядом со своим на редкость осведомленным собеседником, который не прочь был рассказывать ему о городе еще и еще — о его башнях, колледжах и церквях. Когда подвода свернула на перекрестную дорогу, Джуд сердечно поблагодарил возчика за сведения и признался, что он дорого бы дал за то, чтобы знать о Кристминстере хотя бы половину того, что знает сам возчик.
— Да чего там, говорю, что слышал, — скромно отвечал тот. — Сам-то я в Кристминстере не бывал, все понаслышке собирал, — одно здесь, другое там, ну а коли интересно послушать, сделай одолжение. Когда колесишь по свету вроде меня да трешься среди людей, поневоле всего наслушаешься. А еще был у меня дружок, в молодости он служил чистильщиком сапог в гостинице Крозье в Кристминстере, он был мне как родной брат.
Джуд продолжал обратный путь в одиночестве и так глубоко задумался, что забыл о страхе. Он вдруг повзрослел. Ему страстно захотелось найти какую-то опору в жизни, чтобы обрести наконец то, что зовется прекрасным. Быть может, он найдет это в Кристминстере, — только бы попасть туда. Но сможет ли он наблюдать и выжидать там, чтобы, подобно людям прошлого, о которых он был наслышан, отдаться какому-нибудь великому делу, не страшась суда и насмешек? И так же, как четверть часа назад, глазам его открылось яркое зарево города, теперь, когда он брел в темноте, перед его мысленным взором возник желанный город.
— Это город света, — сказал он себе.
— Там растет древо познания, — добавил он через несколько шагов.
— Оттуда приходят и туда уходят те, кто учит людей.
— Этот город можно назвать замком, где обитают наука и религия.
После такого сравнения он долго молчал и наконец добавил:
— Как бы мне хотелось туда.
IV
Углубившись в размышления, порой совсем стариковские, порой не по возрасту детские, мальчик не спеша продолжал свой путь, когда его обогнал проворный пешеход в невероятно высоком цилиндре и фраке. Джуду удалось рассмотреть, несмотря на темноту, что цепочка его часов бешено подпрыгивала, разбрасывая вокруг блестки света, по мере того как владелец ее шагал вперед на тощих ногах, обутых в бесшумные башмаки. Джуд, уже начавший тяготиться одиночеством, попробовал подладиться под его шаг.
— А ну, дружище! Я спешу, так что прибавь ходу, если хочешь поспеть за мной. Ты знаешь, кто я такой?
— Кажется, да. Доктор Вильберт?
— О-о, как видно, я известен повсюду! Вот что значит быть всеобщим благодетелем.
Вильберт был бродячий знахарь, пользовавшийся широкой известностью среди сельского населения и совершенно неизвестный для всех прочих, о чем, пожалуй, он и сам заботился во избежание щекотливых расследований. К его услугам прибегали только жители деревень, только им он был обязан своей репутацией в Уэссексе. Положение его было более скромным, а поле деятельности менее широким, чем у шарлатанов с капиталом и хорошо поставленной рекламой. В сущности, он был анахронизмом. Он покрывал пешком огромные расстояния и исходил вдоль и поперек чуть ли не весь Уэссекс. Джуд видел однажды, как он продавал какой-то старухе горшок подкрашенного свиного сала под видом надежного средства от болей в ноге; старуха согласилась уплатить целую гинею в рассрочку, по шиллингу каждые две недели, за это драгоценное снадобье, изготовить которое, по словам лекаря, можно было лишь из одного животного, обитающего на горе Синай, и ловить которое приходилось с риском для жизни и конечностей. Хотя у Джуда уже зародились некоторые сомнения насчет лекарств сего господина, однако он полагал, что Вильберт как человек, много путешествовавший, может оказаться источником сведений, непосредственно к его профессии и не относящихся.
— Вы, наверное, бывали в Кристминстере, доктор?
— Конечно, и многократно, — ответил худой, долговязый лекарь. — Это один из моих центров.
— Там столько ученых и священников, правда?
— Ну да, правда, правда, ты и сам бы убедился в этом, если бы побывал там, мальчуган. Даже сыновья старых прачек при колледжах умеют говорить по-латыни, само собой, не на чистой латыни, насколько я могу судить, а на "кухонной", как ее называли в мои студенческие годы.
— А по-гречески?
— Ну, это только те, кто готовится в епископы, — чтобы читать Новый завет в подлиннике.
— Я тоже хочу учить латынь и греческий.
— Похвальное желание. Тебе надо бы достать грамматики этих языков.
— Я собираюсь поехать в Кристминстер.
— Вот когда поедешь, ты всем рассказывай, что только у доктора Вильберта можно получить знаменитые пилюли, которые излечивают все болезни пищеварительного тракта, а также астму и одышку. Два шиллинга три пенса коробочка — патентованное средство с государственной печатью.
— А вы мне достанете эти грамматики, если я буду здесь, у нас, рассказывать об этом?
— Да я с удовольствием продам тебе свои — те, по которым я учился студентом.
— О, спасибо вам, сэр! — молвил Джуд с благодарностью, хотя чуть не задыхался от гонки, какую устроил доктор, заставив его бежать рысцой рядом с собой, отчего у Джуда даже закололо в боку.
— Пожалуй, тебе не угнаться за мной, мой милый. Лучше я вот что сделаю. Принесу тебе грамматики и дам первый урок, а ты пообещай в каждом доме своей деревни расхваливать чудодейственную мазь, живительные капли и женские пилюли доктора Вильберта.