Эдельвейсы — не только цветы
Шрифт:
Тропа завела в рощу. Таких деревьев с большими пышными кронами многие никогда еще не видели.
— Чинары, — сказал Пруидзе.
— Так вот они какие! — удивился Донцов.
— Это что — мелочь, — продолжал Вано. — Дальше пойдем, в пять обхватов увидим… И граб, и железное дерево — самшит — увидим!
Донцов подошел к чинаре, похлопал по стволу ладонью:
— Вот бы на доски распустить.
— Распустить-то можно, — тотчас вмешался дед, — да как вывезешь? Ни на коне, ни на тракторе не подъехать. — И заключил: — Сколько
— Кончится война — с пилами, с топорами придем. Дорогу построим, — пообещал Донцов.
— Ты-то придешь, а мне хотя бы войну протянуть…
— Да ты, Митрич, еще меня переживешь.
— Дай бог нашему теляти…
— Вот именно! А то — войну протянуть. Да война еще год-два и кончится. От силы — три.
— Тьфу! Типун тебе на язык! — сердито сплюнул дед. — Три года… Да ты что, рехнулся? Нешто мы враги себе — столько беду терпеть!
Донцов только крякнул в ответ.
Опять увалы, перекаты, угрюмые утесы. Роща в низине. Между утесами и рощей каменная площадка. Справа от нее — пропасть.
— Орлиные скалы! — послышалось впереди.
— Да вот же они, милые, — оживился дед.
Головеня не мог больше лежать в носилках. Кривясь от боли, пошел по тропе, не разрешая даже поддерживать себя.
Тропа, сдавленная скалами, сузилась — не разминуться и двум встречным. Темные утесы закрыли солнце, казалось, наступил вечер. Но так было недолго: утесы кончились и справа вновь открылась пропасть… Опять стало светло. Лейтенант остановился и, чуть нагнувшись, посмотрел вниз с обрыва: внизу такие же камни, хаос; где-то на самом дне шумит вода. Донцов с опаской следил за командиром и, когда тот отошел назад, со вздохом выронил:
— Стоит оступиться и…
— Зачем оступиться? — усмехнулся Вано. — Ходи хорошо. Вот так! — и, балансируя, пошел по самой кромке обрыва.
Наталка закрыла глаза: упадет. А Донцов схватил Вано за рукав и почти отшвырнул его в сторону:
— Псих! Жить надоело?
— Это ты псих. Я спокойно шел.
Орлиные скалы, как и говорил Матвей Митрич, оказались очень удобным местом для обороны. Лейтенант сразу оценил это и решил, что дальше идти незачем.
— Будем защищать перевал, — громко сказал он. И, выждав немного, подал команду: — Строиться!
Солдаты переглянулись: этого еще не хватало! От самой Кубани шли, кто как хотел, а тут — на тебе — строй. Загибает лейтенант. Однако Донцов и Пруидзе уже стояли на указанном месте, опустив руки по швам. Подошел и встал рядом дед, затем Егорка с Наталкой. Глядя на них, потянулись остальные.
— Строй касается только военных, — заметил лейтенант.
Но дед сурово остановил его:
— А нам куда же? Теперь все военные.
Лейтенант подступил ближе:
— Правильно, Митрич, — все военные. Все, кому дорога Родина, сегодня взялись за оружие… Родина приказывает нам остановиться. Наше место, здесь.
— Что-о? — вырвалось у Зубова. — А говорили — до Сухуми…
Головеня
— Приказ не обсуждают. Предупреждаю: за нарушение уставов, за попытку покинуть боевой рубеж будем судить по всей строгости военного времени.
Зубов угрюмо опустил голову.
К Орлиным скалам нельзя подойти незамеченным. К ним вообще нет скрытного подхода с севера. Каждый, кто попытался бы пройти, непременно должен ступить на открытую каменную площадку, на пятачок, с которого некуда свернуть: слева гранитная стена, справа — пропасть. И попасть под губительный огонь защитников перевала.
Лейтенант назначил ефрейтора Подгорного командиром стрелкового отделения. Командиром пулеметного расчета стал Донцов, в расчет вошли Черняк и Зубов.
Рядом с пулеметчиками — наблюдательный пункт. Чуть пониже, под скалой, — штаб.
Утром, подозвав к себе Митрича, Донцова и Пруидзе, лейтенант долго беседовал с ними. О чем они говорили, никто не знал, но все понимали — было важное совещание.
Немного погодя, Митрич отозвал внучку в сторону и очень строго и таинственно сказал:
— Ты, значит, остаешься, а мы уходим.
— Куда?
— На кудыкину гору, — нахмурился дед. — По военному времени спрашивать не положено, вот что. А тебе говорю, чтоб знала: вернусь. И курносого этого остерегайся, о котором рассказывала, Зубова, значит. Не лежит у меня к нему душа!..
Солдаты, собравшиеся в поход, топтались на месте, поджидая старика, а он будто нарочно тянул время. Наконец простился с внучкой, пожал руку лейтенанту и сказал, будто слово с него взял:
— На тебя оставляю Натаху-птаху. Ты, командир, гляди!
Только после этого Матвей Митрич вернулся к солдатам и, вскинув винтовку на ремень, повел их вниз по тропе. По той самой тропе, по которой всего два дня назад шли сюда. Замыкающим уныло брел Пруидзе: не хотелось ему возвращаться назад.
Егорка рванулся было вслед за дедом, но тут же остановился, услышав окрик лейтенанта:
— Отставить!
Ничего не поделаешь, теперь и он, Егорка, не может ослушаться: он теперь тоже военный, И лишь надул губы, взглянув искоса на командира. А тот, улыбнувшись, поманил Егорку к себе, о чем-то заговорил, обняв за плечи, и мальчишка, соглашаясь, закивал головою, а потом даже подпрыгнул от радости.
Наталка задумалась над словами деда. Невольно вспомнила тот вечер в Выселках. Дед прав: Зубов опять поглядывает на нее. И взгляд у него какой-то бегающий, вороватый.
Эти мысли привели ее к Головене.
— Можно к вам? — спросила она, не дойдя три шага до места, где он сидел и что-то писал.
— А почему нельзя? — поднял голову лейтенант и приветливо улыбнулся.
Наталка осмотрелась по сторонам и, присев на камень, тихо заговорила:
— Еще тогда хотела узнать… спросить хотела… Зубов, он ваш?