Эдинбургская темница
Шрифт:
Вежливо отказавшись от кружки, Джини спросила, какова ее «доля».
– Доля? Господи помилуй, да о чем ты говоришь?
– Я хотела… я хотела узнать, сколько с меня причитается.
– Причитается? Да что ты, девушка! Ведь, кроме кружки пива, выпито ничего не было, а что до кусочка мяса, то всякий чужестранец, кто вроде тебя и говорить-то по-христиански толком не умеет, всегда найдет его в «Голове сарацина». Ну, еще разок за тебя выпью. И еще одну пьет Марк Белгрейв за тебя. – И он снова основательно отхлебнул из кружки.
Путешественники, которым довелось побывать в Нью-арке в наши дни, помнят, наверно, удивительную вежливость и предупредительность
Простившись со своим линкольнширским Гаюсом, Джини отправилась дальше одна и была несколько встревожена, когда сумерки и вечер застали ее в открытом поле, простиравшемся до подножия Ханбери-хилл и пересекаемом кое-где рощицами и болотистыми участками. Благодаря обширным пустырям, окаймлявшим тогда северную дорогу (теперь они огорожены), и попустительству полиции путешественникам в те времена всегда грозило нападение грабителей; в наше время мы почти не знаем подобной опасности, а если и сталкиваемся с ней, то лишь в местах, расположенных вблизи столицы. Обеспокоенная Джини ускорила шаги, но, услышав неожиданно позади себя стук копыт, отступила инстинктивно в сторону, словно стараясь предоставить всаднику как можно больше места. Когда лошадь настигла ее, Джини увидела, что на ней сидели две женщины: одна – в седле, а другая – позади нее на седельной подушке из тех, что и сейчас еще бывают в ходу.
– Добрый тебе вечер, Джини Динс, – сказала женщина, сидевшая впереди, когда лошадь поравнялась с нашей героиней. – По вкусу ли тебе вон тот холм, что тянется к самой луне? Небось не считаешь его за ворота к небесам, которые ты так почитаешь, а? Может быть, мы к ночи туда и доберемся, помоги нам бог, хоть наша кобыла в гору едва ползет.
Разговаривая, она все время оборачивалась и, повернувшись в седле, почти остановила лошадь, но женщина, которая сидела позади нее на седельной подушке, очевидно, уговаривала всадницу ехать дальше, хотя слова ее почти не доносились до Джини.
– Попридержи язык, ты, полуночная! .. Тебе-то что за дело до… неба, или, уж коли на то пошло, преисподней!
– И верно, мать, до неба мне дела нет, раз позади меня ты сидишь, а уж до преисподней дело как-нибудь дойдет, это я точно знаю. А ну-ка, кобылка, приналяжь, словно ты метла, – как-никак на тебе ведь ведьма сидит!
Башмаки на руках, и чепец на ногах, Огоньком я блуждаю в полях и лугах.Стук копыт и расстояние заглушили остальную часть песни, но бессвязные звуки некоторое время еще доносились с пустынного поля.
Неописуемый ужас сковал Джини. Это непонятное обращение к ней по имени, без всяких объяснений или попыток завязать беседу, какого-то дикого существа, мчавшегося вперед и исчезнувшего так таинственно, да еще в чужой стране, было похоже на сверхъестественные явления, описанные в «Комусе»:
О, языки невидимых существ, Что произносят имена людей В горах, на берегу, в песках пустыни!..И хотя Джини Динс совершенно не походила чертами, осанкой и положением в обществе на героиню этой очаровательной
И действительно, Джини старалась внушить себе, что, осуществляя столь благородное и самоотверженное решение, она вправе, если можно так выразиться, рассчитывать на неприкосновенность. Успокоив себя этими мыслями, она продвигалась понемногу вперед, как вдруг была остановлена новым и еще более ужасным явлением. Двое мужчин, прятавшихся, очевидно, в роще, выскочили на дорогу и с угрожающим видом преградили ей путь.
– Стой и давай сюда деньги! – воскликнул один из них, низкорослый крепкий парень в кафтане, какой носят извозчики.
– Эта женщина, – сказал другой, высокий и худощавый, – не понимает, что от нее требуется. Или деньги, радость моя, или жизнь!
– У меня очень мало денег, джентльмены, – ответила бедная Джини, протягивая им монеты, отделенные ею от своего основного запаса на такой именно случай. – Но если вы решили обязательно забрать их у меня, то вот они.
– Ну, это тебе не сойдет! Черт меня побери, ежели ты так отделаешься, – сказал тот из грабителей, который был пониже ростом. – Ты что думаешь, джентльмены будут рисковать своей жизнью из-за этих жалких грошей? Нет уж, отдавай все, до последнего фартинга, или мы с тебя шкуру живьем спустим, провалиться мне на этом месте!
Ужас, отразившийся на лице Джини при этих словах, вызвал, очевидно, что-то вроде сочувствия у его товарища, потому что тот сказал:
– Нет, нет, она такая симпатичная девчоночка, что мы поверим ей на слово и не станем раздевать ее. Послушай-ка, девушка, если ты посмотришь на небо и поклянешься, что у тебя других денег нет, тогда ладно, так и быть, убирайся к чертям.
– Я не вправе, – ответила Джини, – говорить о том, что при мне есть, джентльмены, потому что я иду по такому делу, которое касается жизни и смерти; но если вы оставите мне столько, чтобы хватило на хлеб и воду, мне больше ничего не надо, я и на том скажу вам спасибо и буду молиться за вас.
– К черту твои молитвы, – сказал тот, что был поменьше ростом, – эта монета у нас не в ходу. – И он сделал движение, чтобы схватить ее.
– Подождите, джентльмены! – воскликнула Джини, вспомнив о записке Рэтклифа. – Может быть, вам знакома эта бумага?
– Что еще за чертовщину она порет, Фрэнк? – спросил более свирепый грабитель. – Посмотри на бумагу, мне хоть все грехи отпусти – все равно в писанине ни дьявола не смыслю.
– Это грамотка от Джима Рэтклифа, – ответил его товарищ, посмотрев на бумагу. – По нашему закону девчонку надо пропустить.
– А я говорю – не надо, – сказал другой. – Говорят, Рэт слегавил и стал ищейкой.
– Все равно он нам еще может пригодиться, – возразил высокий.
– Что ж тогда прикажешь делать? Ты же сам знаешь: мы пообещали содрать с девчонки все, что на ней есть, и голодранкой отправить назад, в ее нищую страну. Пусть побирается по дороге! А теперь ты хочешь отпустить ее.
– Я этого вовсе не говорю, – ответил высокий и прошептал что-то на ухо своему товарищу, который ответил:
– Тогда поторапливайся, а то будешь тут молоть языком, пока какие-нибудь путешественники подоспеют да и зацапают нас.