Единственная революция

Кришнамурти Джидду

«Вы могли бы указать мне на ответ; ведь если я сам увижу его, не будет никакого авторитета, не правда ли?»

– Но мы указали вам на то, что действительно есть. Сумейте увидеть то, что действительно есть, не реагируя на это удовольствием и болью. Свобода – это видение. Видеть – это свобода. Вы можете видеть только в свободе.

«Это видение может быть актом свободы, но какое воздействие оно окажет на моё рабство – которое представляет собой то, что есть, – на то самое, что увидено?»

– Когда вы говорите, что видение может быть актом свободы, это предположение, так что и ваше видение – тоже только предположение. Тогда на самом деле вы не видите того, что есть.

«Не знаю, сэр. Я вижу, что моя тёща изводит меня. Перестанет ли она так вести себя от того, что я увижу это?»

– Сумейте увидеть действия тёщи и сумейте увидеть свои реакции, без последующих реакций удовольствия

и страдания. Сумейте увидеть их в свободе. Тогда ваше действие может проявиться в том, чтобы не обращать на её слова никакого внимания или же просто выйти из комнаты. Но когда вы таким образом выходите из комнаты, или не обращаете на неё внимания, это уже не сопротивление. Такое осознание без выбора – это свобода. Действие, проистекающее из этой свободы, нельзя предсказать, нельзя систематизировать или же облечь в рамки общепринятой морали. Это осознание без выбора не принадлежит какой-либо политике, какому-либо "изму"; оно не продукт мысли.

– 13-

«Я хочу познать Бога!» – произнёс он с горячностью; слова эти он почти выкрикнул. Стервятники сидели на своём обычном дереве; на мосту грохотал поезд; продолжала течь река, здесь она была очень широкая, очень спокойная, глубокая. Этим ранним утром вы могли издалека почувствовать запах воды, и стоя на высоком берегу над рекой, вы могли ощутить этот запах, его свежесть, чистоту в утреннем воздухе. День ещё не испортил его. Через окно доносились крики попугаев, летевших на поля, а позднее они вернутся к тамаринду. Целые дюжины ворон летали высоко в небе взад и вперёд через реку; потом они также усядутся на деревья и среди полей по ту сторону реки. Стояло ясное зимнее утро, холодное, яркое; на небе не было ни облачка. Пока вы наблюдали за светом раннего утреннего солнца на реке, медитация продолжалась. Сам свет был частью этой медитации, когда вы глядели на яркую пляску воды среди спокойного утра – глядели не умом, придающим всему какой-то смысл, но глазами, которые видят свет и ничего больше.

Свет, подобно звуку, – нечто необыкновенное. Существует свет, который живописцы стараются нанести на свои полотна; есть свет, улавливаемый фотографическим аппаратом; есть свет одинокого светильника в тёмной ночи или свет на лице другого человека, свет, скрытый в глубине его глаз. Свет, видимый для глаз, – не свет на воде; этот свет настолько отличен, он настолько обширен, что не может войти в узкое поле глаза. Подобно звуку, он находится в непрерывном движении – внешнем и внутреннем, – как морской прилив. И если вы оставались очень спокойным, вы шли вместе с ним – не в воображении, не в чувственном переживании; вы шли вместе с ним, не зная об этом, вне временных измерений.

К красоте этого света, как и к любви, не следует прикасаться, не следует облекать её в слова. Но она была здесь – в тени, на улице, в доме, в окне по ту сторону дороги и в смехе этих детей. Без этого света то, что вы видите, так незначительно, ибо в этом свете – всё; этот свет медитации стоял на воде. Он снова будет здесь вечером, и ночью, и тогда, когда солнце поднимется над деревьями и превратит реку в золото. Медитация есть тот свет внутри ума, который освещает путь действию; и без этого света нет любви.

Это был крупный мужчина, чисто выбритый, и голова его была также обрита. Мы сидели на полу в этой комнатке с видом на реку. Пол был холодный, так как стояла зима. Он держался с достоинством, как человек, владевший немногим и не слишком опасавшийся того, что о нём говорят люди.

«Я хочу познать Бога. Я знаю, в наше время этот предмет вышел из моды. Студенты, подрастающее поколение – со всеми их мятежами, с их политической деятельностью, с их разумными и неразумными требованиями – насмехаются над всякой религией. Они тоже вполне правы – посмотрите, что сделали с ней священнослужители! Естественно, молодое поколение ничего этого не желает. По их представлениям и храмы и церкви существуют для эксплуатации человека. И они нисколько не доверяют иерархическому жреческому взгляду на жизнь, со всякими спасителями, церемониями и прочим вздором. Я согласен с ними; я помогал некоторым из них бунтовать против всего этого. Но сам я всё ещё хочу познать Бога. Я был коммунистом, но давно вышел из партии, потому что и у коммунистов также есть свои божества, свои догмы и свои теоретики. Я был настоящим, ревностным коммунистом, ведь вначале они наобещали всем нечто – великую, подлинную революцию. Но теперь у них всё идёт так же, как у капиталистов; они пошли по привычному пути мира. Я же брался за социальные реформы, я деятельно занимался политикой; но всё это осталось позади, потому что я не думаю, что человек

когда-нибудь освободится от своего отчаяния, тревоги и страха при помощи науки и техники. Пожалуй, для этого существует только один путь. Я никоим образом не суеверен. И не думаю, что хоть сколько-нибудь боюсь жизни. Я прошёл через всё это, и, как видите, передо мною ещё много лет жизни. Я хочу узнать, что такое Бог. Я спрашивал об этом некоторых странствующих монахов, и тех, кто вечно повторяет: «Бог есть, вам нужно только взглянуть», и тех, кто стал мистиком и предлагает какой-то метод. Я остерегаюсь всех этих ловушек. Поэтому я здесь; я чувствую, что мне необходимо выяснить это».

Некоторое время мы посидели в молчании. Мимо окна с криками проносились попугаи, и свет отражался на их ярко-зелёных крыльях и на красных клювах.

– Вы полагаете, что можете это выяснить? Вы думаете, что придёте к решению благодаря поискам? Вы думаете, что можете пережить это? Вы думаете, что мерка вашего ума подойдёт к неизмеримому? Как вы собираетесь это выяснить? Как вы узнаете? Как сможете распознать?

«На самом деле я не знаю», – ответил он. «Но я узнаю, когда это будет иметь место в действительности».

– Вы хотите сказать, что узнаете это своим умом, своим сердцем, своим разумом?

«Нет, Познание не зависит ни от какого из этих факторов. Я очень хорошо знаю опасности внешних чувств, и я осознаю, как легко создаются иллюзии».

– Познать – это пережить, не правда ли? Пережить – значит узнать, а узнавание – это память и ассоциации. Если то, что вы понимаете под "познанием", есть результат прошлого события, памяти, того, что случилось раньше, тогда это познание того, что было. Можете ли вы познать то, что происходит сейчас, что действительно имеет место? – или познать это вы способны лишь спустя мгновение, когда всё уже прошло? То, что действительно происходит, пребывает вне времени; а познание всегда во времени. Вы же смотрите на происходящее глазами времени, которые дают происходящему наименование, переводят на свой язык и регистрируют. Именно это и называется познанием, будь оно результатом анализа или мгновенным узнаванием. Вы хотите ввести в это поле познания то, что находится по ту сторону этого холма или за этим деревом. И вы настаиваете на том, что вам необходимо познать это, необходимо пережить это и удержать. Можете ли вы удержать в уме или руке эти струящиеся воды? То, что вы удерживаете, это слово, увиденное вашими глазами, а также это увиденное, облачённое в слова, и память об этих словах. Но память – не эта вода, и никогда она ею не будет.

«Прекрасно, – сказал он, – как же тогда я соприкоснусь с этим? За свою долгую и полную труда жизнь я обнаружил, что человека ничто не спасёт, никакой социальный институт, никакой социальный стереотип, ничто; тогда я перестал читать. Но человека необходимо спасти, он как-то должен выбраться из этого положения; и моя настоятельная потребность найти Бога – вопль огромной тревоги о человеке. Это распространяющееся насилие поглощает человека. Я знаю все доводы за и против него. Когда-то у меня была надежда, но сейчас я уже лишён всякой надежды. Я по-настоящему дошёл до конца своих возможностей. Я задаю этот вопрос не в состоянии отчаяния, не для того, чтобы обновить свою надежду. Я просто не могу увидеть какой-либо свет. Поэтому я и пришёл задать этот единственный вопрос: можете ли вы помочь мне раскрыть реальность – если эта реальность есть?»

Опять мы помолчали некоторое время. И воркование голубей овладело комнатой.

«Я понимаю, что вы имеете в виду. Никогда раньше я не погружался в такое глубокое безмолвие. Вопрос – здесь, вне этого безмолвия, и когда я гляжу на вопрос из этого безмолвия, он перестаёт существовать. Итак, вы хотите сказать, что в этом полном и непреднамеренном безмолвии и заключено неизмеримое?»

Ещё один поезд с грохотом проходил мост.

– Это открывает доступ всей глупости и истерии мистицизма – неясному, невразумительному чувству, которое порождает иллюзию. Нет, сэр, мы не это имеем в виду. Это тяжкий труд – устранить все иллюзии: политические, религиозные, иллюзии будущего. Мы никогда не открываем что-нибудь сами. Мы думаем, что открываем, и это одна из величайших иллюзий, которая и есть мысль. Рассмотреть ясно эту путаницу, это безумие, которое человек соткал вокруг себя, – тяжёлый труд. Вам нужен очень и очень здоровый ум для того, чтобы видеть и быть свободным. Эти два фактора, видение и свобода, абсолютно необходимы. Свобода от стремления видеть, свобода от надежды, которую человек всегда возлагает на науку, на технику, на открытия религии. Эта надежда порождает иллюзию. Видеть это есть свобода, и когда существует свобода, вы ничего не призываете. Тогда сам ум стал неизмеримым.