Единственная
Шрифт:
Потом я позвонила в дверь к Сонечке. Никто не открыл. В квартире ни звука. Тогда я прибежала к себе и спросила бабушку, не знает ли она, что сделали с детишками эти злодеи.
— Какие злодеи? — испугалась бабушка.
— Да соседи! — крикнула я. — Что они сделали с Рудком и Сонечкой?
— Да ничего, — облегченно вздохнула бабушка. — Что они могут с ними сделать? Их мать вернулась, но сейчас ее, наверное, нет дома.
Я метнулась было к дверям, но бабушка меня удержала:
— Разве не помнишь, что отец запретил тебе к ним?
Я
— Здравствуй, Соник, — села я за стол. — Как поживаешь?
Молчит. Только порой устремляет на меня серьезные глаза.
— Что вы делали все это время? Тот зубик у Рудка прорезался?
Ни гугу. Батюшки, да она обиделась! И Петер молчит как заколдованный.
— Хорошо же вы меня встречаете, — обиделась и я. — Тогда я лучше уйду.
Тут Сонечка шевельнулась и до ужаса укоризненно произнесла:
— Где ты была?
Я подробно выложила ей все — про лыжи, про фуникулер, про турбазу. Соня слушала, но все еще держалась страшно сдержанно. Конечно, ей все это интересно, но она себя ничем не выдала.
— А мне ты ничего не сказала! — вырвалось у нее наконец.
Я объяснила, что и сама-то толком не знала о том, куда поеду. Она вроде приняла такое объяснение, потому что постепенно начала сама задавать вопросы. Заметив, что гнев ее проходит, я спросила, вернулась ли к ним мама.
— Нет, — сказала Сонечка.
— Как нет! — воскликнул Петер. — Вернулась, только сейчас ее нет дома.
— Когда же она вернулась?
— Завтра, — сказала Сонечка.
— Вот дурочка! — засмеялся Петер.
— Ну, значит, вчера, — поправилась она.
Все та же песенка! В сотый раз объяснила я ей, что такое завтра, а что вчера. Она сидела с умненьким видом, но, спорю, в следующий раз опять все перепутает. Она в самом деле умная, только времени не разбирает.
— С кем она пришла? — спросила я. — Одна?
— Нет, с отцом.
Господи, эти дети уже путают отца с чужим мужчиной! Совсем ребенка идиотом сделают, злодеи!
— Она пришла с отцом, он ее бил, и я плакала. Правда! — быстро прибавила Соня.
Значит, это и впрямь был отец.
— Не верь ей, — сказал Петрик, — у нее еще разума нет.
Нет, у Сонечки разум есть! И еще какой! Но мне стало жалко Петрика, и я шепнула ему, что не верю ни одному Сонечкиному слову. Он сразу же повеселел. Я еще и врать должна из-за этих гнусных злодеев! Хочешь лупить жену, лупи ее где-нибудь в другом месте, не при детях!
Сонечка уже сидела у меня на коленях. Чтобы доставить Петрику приятное, я сказала Сонечке, что с мамкой, конечно, лучше (!), чем без нее. Сонечка долго молчала, и я уже начала тревожиться за Петера, но потом она все же сказала:
— Конечно.
Но думала она, безусловно, совсем о другом, потому что обхватила меня за шею и повторила:
— Где ты была так долго?
— Ведь я тебе уже сказала, — покачала я ее на колене.
— А меня почему не взяла?
— В следующий раз возьму, — сорвалось у меня с языка — теперь уж не Сонечка, а я сама чуть не ревела. Как я ее возьму, когда мой отец против них?!
Ох, боже, не понимаю, за что некоторым детям такое мучение!
Ничего, когда-нибудь и я стану самостоятельной! Заработаю на картинах и на собственные деньги возьму с собой кого захочу!
12
Бабушка ведет себя подозрительно. Мама тоже. И тетя Яна теперь к нам захаживает чаще прежнего. Беднягу Йожо даже в каникулы держат под замком. Только под вечер дядя Андрей выводит его на прогулку, как собачонку. Спасибо большое! Я бы предпочла сидеть без прогулок хоть весь год.
Папка приходит домой поздно. Давно он не приезжал на машине. То-то у него так много времени уходит на дорогу. Когда его нет дома, у женщин полная свобода для бесконечных разговоров. Не знаю, о чем они могут столько разговаривать. Меня они выгоняют. Не тетя Яна — бабушка. И как наивно! Например: «Сбегай-ка за «Вечерником», Оленька». Или: «А что поделывает Марцелка, ну-ка загляни к ней». Вершиной ее странностей было, когда она сама послала меня на каток. Тут должна быть чертовски серьезная причина!
Я быстро оделась и побежала, чтобы не раздумали. И прямо дрожала, когда пришлось вернуться за коньками: я в спешке забыла все на свете, вплоть до сезонки. К счастью, мне открыла мама, так что мне урону не было. Она не делает из этого трагедии, потому что знает — сама ненамного лучше.
Бабушка — та наоборот. Ей, например, обманывать можно, а стоит ей поймать на чем-нибудь меня — сейчас же раструбит по всему дому. Или: она ничему не верит, а ей извольте верить! И вещей своих не разрешает никому трогать, а в моих все время копается. Как чего-нибудь не могу найти, она точно скажет, где лежит. И еще требует благодарности — мол, что бы я без нее делала!
Но теперь она какая-то странная. Не только посылает меня на каток, но даже ругаться перестала, чтобы в доме тихо было. Отцу не жаловалась уж не помню с каких пор. На ужины готовит целые пиршества и сама предлагает папе черный кофе. И маме. Но мама пьет его на кухне, с ней. А мне вечно проповедует, Чтобы я слушалась отца и не спорила с ним. Да я и не спорю! Неизвестно, когда и спорить-то. К его возвращению меня уже загоняют спать. Надо как-нибудь подкараулить его, мне нужна мохнатая шапка. Может, уделит малость из своих тяжелым трудом заработанных, если скажу, что у меня голова мерзнет. С ним легче договориться, чем с мамой, ей шапка не нравится. А отец не знает, сколько у меня шапок, и всегда твердит, что голова в тепле — залог здоровья. Он, когда простужается, спит в берете, говорит, только это ему и помогает. Ха! Мне шапка тоже поможет — потрясти человечество на катке!