Единственная
Шрифт:
— Пью за здоровье нашей матери, — подняла я бокал.
Я нарочно сказала «матери». Мы ее так называли, когда что-нибудь затевали против нее.
— Я тоже, — согласился отец. — Она твоя мать, и ей я за это благодарен.
Что, что?! Тут что-то неясное, страшное! Ну, еще раз:
— За здоровье мамочки и за то, что вы не разведетесь!
Отец стал серьезным и поставил бокал на стол.
— Ты уже большая, Олечка, — сказал он, — и сама видишь, что мы с мамой уже давно не понимаем друг друга. Мы еще не говорили о разводе, но сегодняшний
Так вот оно что! Хочет забрать дочь и наплевать на мать!
А что имела в виду она в тот вечер? Ведь она сказала, что я у нее одна! Неужели тоже просто играла? Ох, какая гадость мои родители! Видеть их не хочу!
— Нет, — ответила я тихо, но грозно. — Если вы разведетесь, я ни с кем из вас не останусь! Буду жить с бабушкой, мы с ней соберемся и уедем далеко, чтобы вы нас в жизни больше не видели и чтобы мы не мешали вашим преступным планам!
Больше я не сказала ни слова.
Отец позвал официанта.
— Мы закончим разговор на улице, — он собирал сигареты, рассыпавшиеся по мраморному столику. — И вообще, дело не горит.
Я не позволила ему подать мне пальто и, схватив шапку, выбежала вон. Отец догнал меня, не успев как следует одеться.
— Ну, как тебе понравилось в кафе? — льстиво заговорил он. Такая уж у него привычка. Когда сделает что-нибудь неладное, скорей заговаривает о другом как ни в чем не бывало.
Я не ответила. Наивный — думает подкупить меня своим кафе! А я уже давно бывала здесь без него! Один раз собрала наш ботанический кружок, и мы отправились в «Девин» есть мороженое. Мороженого, правда, не было, дело происходило зимой, но мы все-таки выпили содовой. Только мы не могли долго сидеть, потому что официант на нас косился за то, что мы хохочем и не заказываем коньяку. А он только на коньяке и зарабатывает. Но все равно я была здесь, и никаким кафе меня не удивишь.
Так… Я-то, наивная, думала, что наконец-то вырвусь из клетки, а теперь у меня даже в голове гудело — так я ударилась о решетку… Я шла рядом с отцом без единого слова. Что я могу еще сказать? Я чувствовала себя совсем как Клеопатра: слабой и беспомощной. Только она-то хоть лежала, а мне еще идти надо… Ох, Имро, ты был прав! Сто раз ты был прав! Но разве поверишь, пока сам не испытаешь?..
19
Я рисовала в своей комнате, когда услыхала: Марцела зовет меня так, что по всему двору разносится.
— Чего тебе? — выбежала я на балкон, только бы она замолчала.
— Спустись-ка, что я тебе покажу!
— Да ну, — махнула я рукой, — у меня нет настроения.
Было ветрено, как на Северном полюсе. Десять наших тополей стали похожи на метлы. Гнулись так, будто какой-то Валидуб подметал ими небо. А это не простые тополя, а памятные. Им ровно столько же лет, сколько нам с Евой и Иваном, только они немного повыше нас. Ростом примерно до четвертого этажа.
— Выйди, говорю! — Марцела приняла таинственный вид. Даже голос понизила.
Да ну, просто скучно ей. В такую погоду гулять никто не выдержит, вот она и хочет вытащить хоть меня. Только мне-то ни чуточки не хочется. Давно я перестала быть «придворной дамой», как меня в детстве шутя называл отец.
— Ох и недотепа ты, Олина, честное слово! — взмахнула Марцела руками.
Только тут я заметила, что из-за угла осторожно высовывается Имро.
Я схватила пальто и крикнула бабушке, что спущусь к Марцеле, она на математике застряла. Уже темнело, и без серьезной причины бабушка не отпустила бы меня в такую погоду.
— Теперь смотри не мозоль глаза нашим! — шепнула я Марцеле. — Я недолго, а ты пока постой за углом — небось выдержишь. В подворотню лучше не входи, только в крайнем случае, и смотри в оба, тут все ходят, еще заметят тебя. А лучше совсем не ходи в дом. Ну потерпи немножко!
Мы с Имро отошли подальше в переулок. Не могли же мы, в самом деле, торчать под фонарем. Я была так рада, что он пришел, и он наверняка тоже, потому что, когда мы немного прошлись, Имро остановился в тихом местечке и сказал:
— У меня это уже не просто так, Олечка.
Я замерла — и точно угадала, что последует дальше.
— Я люблю тебя, Косичка, — сказал Имро и задумчиво оперся о забор.
Я ждала, чтоб сердце успокоилось. Еще счастье, что вокруг гудел бешеный ветер. А то бы стук слышался по всей улице. Да, это уже действительно не просто так! Я боялась, что расплачусь. Но мне не было грустно. Наоборот! Было совсем, совсем… по-другому. Только я не знала, как именно…
Имро придвинулся, поправил мне растрепавшиеся волосы и погладил меня по голове. Шапку я впопыхах забыла дома.
— И я люблю тебя, Имро, — шепнула я так тихо, что и не слышно было.
Но Имро услышал, он наклонился и поцеловал меня в щеку.
Я хотела уйти, но не могла пошевелиться. А между тем он вовсе меня не держал. Нет! Мои собственные нервы отказали начисто, и ноги не повиновались. Да, мы поцеловались и в губы.
Только после этого мне удалось ожить, и я бросилась прочь. Имро, конечно, сейчас же меня догнал. Он подал мне руку, и мы вдвоем начали бороться с ветром. Он рвал нам одежду, не давал вздохнуть, но всякий раз мы его побеждали и медленно приближались к нашей улице.
В темном месте нас обогнала высокая фигура. Человек ушел уже вперед на несколько шагов, как вдруг меня молнией сразило страшное открытие. Отец!!! Он остановился, медленно вернулся и подошел к нам.
— Так, — сказал он до ужаса чужим голосом. — А ну-ка пошли домой.
С большим трудом двинулись мы против ветра. Мне было страшно, а Имро наверняка еще страшнее.
— Половина девятого, — обратился отец к Имро, меня он игнорировал. — Тебе, наверное, разрешают приходить домой когда тебе вздумается. А нашей Ольге нет, запомни это!