Эфесская волчица
Шрифт:
– Эх, наивное дитя. Ты же дочь торговца и должна была знать, что в законы верят только дураки, – усмехнулась Демо. – Обычные взятки позволяют пиратам продавать людей в рабство даже в Империи. Уверена, что за каждого из вас наместник получил свою долю. Они ещё и не такое творят, особенно с теми варварами, что переселяются в Империю в надежде на защиту и богатство.
– Да, этот так, – мрачно кивнула львица, думая о чём-то своём.
– Наивные варвары переселяются целыми семьями и родами, уверенные, что император обещал каждому землю для поселения, но провинциальные власти не дают им земли, они окружают их гарнизонами и морят голодом, пока те не начнут умирать.
– Что было дальше? – спросила Леэна.
– Нас не стали продавать в Мезии, но вывезли подальше, в Эфес. На рынке меня мутило, и я плохо помню подробности. Я даже не знала поначалу, кто меня купил.
– Тебе повезло, что оказалась здесь, – сказала предводительница.
– Мне нужно поговорить с Сатиром. Я объясню ему, что случилось, и смогу убедить, что я не рабыня, – девушка решительно посмотрела на гладиаторш.
– Хорошо. Я помогу тебе устроить эту встречу, – неожиданно согласилась львица. – Подожди несколько дней и получишь желаемое, но не слишком обольщайся.
– Ты уже поняла, каково твоё место среди нас? – весело толкнула Клеопатру в плечо Демо.
– Похоже, что в самом низу, пинаемая всеми… – поморщилась та.
– Не отчаивайся так. Можешь быть младшей сестрой, – фракиянка бросила короткий взгляд на предводительницу, словно ища одобрения. – Хочешь быть моей сестрой? Некоторые говорят, что это не так уж плохо.
«Я чувствую себя как ягнёнок среди львов. Может ли ягнёнок дружить со львами? Однако у меня нет выбора. Попробую натянуть на себя волчью шкуру».
– Да, – кивнула девушка.
– Мы будем относиться к тебе по справедливости и о тебя ждём того же. Ничего не скрывай от нас и подчиняйся старшим, – сказала Леэна. – Если кто-то попытается обидеть, приходи к нам. Мы разберёмся… как с женщинами, так и с мужчинами.
– Учись делать то, что здесь полезно, – посоветовала Демо. – Когда люди смотрят на хорошую работу, их сердца быстрее оттаивают.
С этого дня ей стало заметно легче, словно камень свалился с души. Она старалась запоминать имена и особенности характеров бойцов, подслушивала обрывки разговоров и сама спрашивала, училась ориентироваться в лабиринтах лудуса, умело избегая встреч со старым Фебом. Ей казалось, что она теперь немало узнала об обитателях школы. Узнала, что лучница Токсарис называет себя дочерью скифского царя, но в это никто не верит, что Буцефал, не смотря на устрашающий вид, весьма добрый человек, а Циклоп любит гулять в чём мать родила, похлопывая по исчерченному шрамами пузу. Главное же – уже довольно скоро ей принесли весть, что хозяин лудуса готов принять её в своём кабинете.
Утро ещё только окрасило мир в розовые тона, когда Клеопатра пришла к массивной лестнице хозяйского дома, но ей пришлось долго ждать, ибо желающих было много, а рабам полагалось место в самом конце очереди. Чернокожий прислужник со свитком запускал гостей по одному, зачитывая имена на ломаном языке. Кто-то пришёл говорить о делах, кто-то просить денег, кто-то сжимал в руке рекомендательное письмо от дальнего родственника. Богатые старались не обращать внимания на бедняков, а те жались по углам, желая выглядеть как можно более несчастными, дабы их просьба была удовлетворена.
Наконец, имя Клеопатры произнесли, и она быстро вошла, миновав обширный главный зал, где слуги суетились у фонтана. Сатир сидел за столом в своём небольшом
– Мне сказали, что ты хотела меня видеть, – Сатир поднял на неё глаза. – Что тебя привело?
Девушка заметила, что он одет в простой бурый хитон, не показывая никакого внешнего богатства, движения его выверены, а взгляд сосредоточен. Он любил работать. Стены кабинета были покрыты реликвиями его ремесла – гладиаторскими шлемами, щитами с отметинами ударов, деревянными и стальными гладиусами. По углам на высоких постаментах красовались бюсты тех, кого уважал хозяин.
– Господин, я должна рассказать вам о недоразумении, что произошло со мной… – она осторожно подбирала слова. – Дело в том, что я не рабыня…
Сатир выслушал весь её рассказ, получившийся ещё более подробным, чем в первый раз, в полном молчании. Его лицо не выражало никаких эмоций, и ей стало страшно, что она ошиблась, поверив в его добросердечие. Кербер с Виктором также не выдавали своих чувств, они были похожи на каменные изваяния, от коих веяло смертью.
– Прошу помочь мне вернуть доброе имя, – закончила, наконец, Клеопатра, опасаясь поднять на ланисту глаза.
– Родственники у тебя в Херсонесе остались? – спросил хозяин. – Кто может подтвердить твоё происхождение?
– Отец мой погиб, а следы брата затерялись, – замялась девушка. – Домом управляет наш слуга, Гелон. Он всегда был верен семье…
– Я верю твоему рассказу, – сказал Сатир. – Мне сразу показалось, что ты не та, за кого тебя выдают, а я неплохо разбираюсь в людях. Свободных людей обращают в рабство за горсть монет… да, я верю в это, ибо я видел жизнь. Однако я не могу восстановить твоё доброе имя.
– Но вы могли бы написать магистратам, что была ошибка…
– Наместник вынес приговор и никогда не признает своей ошибки, никогда не поставит на кон свой авторитет. Никто из магистратов не будет оспаривать его решения, ибо каждый там повязан с другим, – ответил ланиста. – Кто-то мог бы обратиться в суд от твоего имени, но процесс будет тяжёлым, потребуется много денег на хороших адвокатов, ибо магистраты будут всё отрицать. Так или иначе, но у тебя нет ни денег, ни поручителя.
– Но это же бесчестно и незаконно, – прошептала она.
– Да, это так, но именно так и бывает, – Сатир посмотрел на неё, погладив бороду. – Не думай, что я злой человек или желаю тебе недоброго. Я велю, чтобы с тобой обращались хорошо. Виктор проследит. Я никогда не заковываю своих рабов в кандалы, если они не совершают явного преступления, я не ставлю клейм и не применяю плетей, если они сами того не заслужили. Это всё, что я могу тебе обещать.
– Разрешите мне написать письмо Гелону, дабы он приехал и свидетельствовал перед вами, – ухватилась за последнюю надежду Клеопатра. – Он мог бы выкупить меня из рабства.