Эфесская волчица

Щербенко Михаил

– Видел, – ответил тот.

– Ты знаешь, что обычно ретиариев презирают, выделяя им худшие комнаты в лудусе. Их считают смертниками, ибо они не долго живут на арене, но я пережил уже двадцать боёв. Мне никогда не удалось бы это, если бы я не знал, когда люди лгут, а когда правдивы, – продолжал вести свою линию Мелантий. – Лучше тебе не ссориться со мной. Расскажи всё, и я найду, как тебя отблагодарить. Если же нет, то твоя жизнь станет совсем невыносима. Это я могу устроить.

«Не

сомневаюсь. О тебе говорят разное».

– Зачем тебе это знать? – спросил юноша вслух.

– Я играю не только на арене, но и за её пределами. Любое знание оказывается полезным, так или иначе. Не тяни время, парень.

– Я не могу сказать…

В комнату заглянул Фламма и этим спас Диокла от тяжёлого разговора, сразу оценив всю картину. Он загородил его собой, сказав:

– О чём беседуете? Мне кажется, я догадываюсь.

– Просто говорим о разных вещах. Об арене и прочем… – улыбнулся Мелантий. – Тебя мы не звали, ибо ты слывёшь скучным.

– А ты, ведь, не любишь меня, правда? – заметил нубиец. – Это из-за того, что я победил тебя на арене и поставил ногу тебе на шею? Скажи спасибо, что я не убил тебя, и ты получил возможность клянчить помилование.

– Все падают рано или поздно, – мрачно посмотрел на него египтянин. – Убирайся с глаз моих.

– Вот, ты уже и не хочешь со мной разговаривать, – кивнул Фламма.

Он взял парня рукой и вытащил его наружу, не обратив внимания на презрительный взгляд Мелантия. Там гладиатор приободрил его, сказав:

– Он хотел, чтобы ты ему всё выложил? Похоже на него. У него тёмная душа, ты должен это знать. Никогда не предавай своего хозяина, даже в мелочах.

К вечеру обстановка в доме успокоилась, и все занялись своими обычными делами, лишь на втором этаже хозяйских палат окна озарялись огнями, ибо от раненого не отходили ни на мгновение. На Диокла мягкая полутьма и стрекотание кузнечиков тоже произвели умиротворяющее действие, поэтому он оставил душные коридоры и вышел прогуляться во двор, где стояла тишина.

Ту часть двора, где помещались входные ворота, украшал гигантский платан, посаженный, по слухам, ещё первым владельцем лудуса. Он возносил свои ветви над оградой, словно переваливаясь через неё на улицу, и тень от него накрывала землю как огромный шатёр. Юноша с раннего детства полюбил забираться на него, облюбовав мощное разветвление ближе к вершине – он мог сидеть или полулежать там часами, наблюдая за миром вокруг. Он был единственным ребёнком в школе, больше работал, чем играл, и это место служило ему тайным убежищем ото всех.

В этот вечер Диоклу тоже захотелось укрыться на своём дереве, и скоро уже он устроился на ветке, чувствуя приятное покачивание могучего ствола под собой. Однако ему не суждено было

побыть в уединении, так как к воротам приблизились люди, некоторые из которых несли фонари. Они стучали в створки, которые были закрыты на ночь, раб спрашивал их о чём-то, потом ходил в дом. Юноша думал, что их не удостоят приёмом в такой день, однако, к его удивлению, сам сын хозяина вышел к ним, проскользнув через металлическую калитку.

Этот двадцатилетний молодой человек всегда казался Диоклу каким-то болезненным, прежде всего из-за чрезмерной худобы и нездорового цвета кожи. В лудусе его все звали Диогеном, но юноша знал, что его полное имя звучало как Луций Аврелий Диоген, и он был единственным сыном своего отца. Мало кто любил его, особенно же Диокл, хорошо запомнивший, какие затрещины и пинки давал ему сын Сатира. Говорили, что его скверный характер – это проклятие ланисты, данное богами в противовес многим дарам, славе и победам его бойцов.

«Кто это пришёл? Слишком поздно для обычных визитов», – подумал юноша. Он пролез по ветке вперёд и оказался над оградой, полностью скрытый тьмой и густой кроной. Один из пришедших сбросил с головы плащ, раб держал фонарь рядом с ним, и в этом свете его лицо оказалось хорошо видимым. Стало ясно, что он здесь главный, а все остальные – лишь его свита. Диокл узнал его, ибо уже встречал раньше. Его звали Тиберий Юлий Корвин, и имя это было весьма известно в Эфесе. Говорили, что он наследник старого и знатного рода, но теперь почти разорившегося. Не смотря на это, он жил на широкую ногу, окружая себя клиентами и собираясь претендовать на выборные должности.

– Отец не может тебя принять. По-правде сказать, у нас тут утром такие дела творились. На него напали на дороге, и лишь чудом он смог избежать смерти, – Диоген сразу выложил всю правду, словно не желая хранить секреты Сатира.

– Великие боги, вот это новости. Да живёт он теперь долго и счастливо, – воскликнул Корвин. – Я хотел всего лишь поговорить с другом о делах, а узнаю такое.

– Да, мой старик не утратил своего драчливого нрава, – скривил лицо сын ланисты. – Это уже не в первый раз. Много же он нажил врагов.

– Враги всегда есть, – ответил Тиберий. В свете лампы можно было разглядеть его короткие волосы, прядями лежащие на лбу, словно вырубленное из камня лицо с тяжёлым подбородком и жёсткие глаза. Ему было немного за тридцать, а крепкое тело напоминало о многих выигранных схватках в палестре.

– Не в том дело. Мой старик ничего не смыслит в политике. Он слишком прямолинеен и груб, нет в нём той обходительности, что нужна в общении с достойными людьми, – без всякого уважения говорил Диоген. – Он так и остался рабом в душе.