Эфесская волчица
Шрифт:
«Слишком много вопросов. Зачем так много? Есть ты, и есть я – этого достаточно. Этого всегда бывает достаточно. Я сдираю с тебя сомнения как тонкую кожу, и скоро ты будешь полностью обнажена».
– Давай, ещё немного, – она терзала Клеопатру как лев оленя.
– Не могу… мысли теряются…
– Ещё несколько слов. Ещё немного. Скоро станет легко.
Виктор
Он стоял молча. Спина прямая, руки сложены сзади, голова поднята так, чтобы ни на кого специально не смотреть. Другим бы показалось, что это тяжкая мука, но он привык так стоять, и это не доставляло ему особого труда. Это было умение раба, умение гладиатора тоже. Когда люди смотрели со стороны, то им казалось,
Когда мысли всё же одолевали его, то чаще всего это были воспоминания. Они не вызывали острых переживаний – всё давно перегорело и улеглось, остались только картинки, словно ещё одно представление на сцене. Он вспоминал свою юность в Паннонии, имя, что никто уже не узнает, и зелёные от трав равнины. Его отец был разбойником, и он тоже подвизался в этом ремесле, налетая во главе ватаги на деревни и городки. Вспоминал, как их схватили, как держали в цепях, и они ревели словно звери, приговорённые к казни в цирке. Они стояли с отцом плечом к плечу, видя, как могучий медведь, знаменитый людоед, втягивает носом воздух. В тот день, когда он должен был принять смерть, его жизнь началась заново – отец пал первым, а он, не помня себя от ярости, бился со зверем, не имея даже оружия, и одолел, выбив хищнику оба глаза. Ослеплённый медведь забился в угол, а он, окровавленный, стоял на арене и проклинал всех собравшихся.
Вспоминал, как легат помиловал его, что было делом исключительным, как его купили в качестве гладиатора, как, наконец, он попал к Сатиру. Бои тоже проносились в памяти чередой картин – упавшие на спину ретиарии, фракийцы, поникшие под градом ударов, выбитые щиты и сорванные шлемы. Он сжимал искалеченные пальцы, вспоминая поражение, что прервало его карьеру спустя десять лет. Прежде он грыз землю в ярости на судьбу, ибо Игра была для него всем, но теперь и это ушло. Осталось лишь одно – верность тому, кто был с ним рядом, кто единственный отнёсся к нему по-человечески. Много лет назад он встал на колено перед Сатиром и произнёс слова клятвы. Тогда он решил, что если и есть в его жизни ещё какой-то смысл, то он в соблюдении этой клятвы до конца.
– Они готовы и ждут лишь вашего слова, чтобы появиться, – слова хозяина вернули его к реальности, и он ещё раз оглядел обширный атриум.
Дом Гая Марция Афиния, где Сатир имел честь гостить, славился своими размерами, и теперь было ясно, что слухи эти родились не на пустом месте. В главном зале легко помещались десять гостей на ложах, составленных полукругом, и ещё оставалось немало свободного пространства. Высокий потолок придавал помещению величественности, стены были расписаны фресками со сценами мифов, а выше был изображён сам хозяин с женой, словно встречающие приходящих. Свет падал из огромного окна в крыше, и вода в квадратном бассейне, что находился прямо внизу, казалась пронизанной лучами насквозь.
Виктор стоял позади ложа своего господина, слева и справа от него располагались другие гости, домашние рабы в нарядных одеяниях сновали с подносами, иные держали опахала и кувшины с вином. На таких дружеских обедах обычно нечего было опасаться, но бывший гладиатор всё же держался настороже, никогда не забывая о долге.
– Мой инструктор проследит, чтобы бой прошёл по правилам, – вновь сказал Сатир, кивнув в сторону Виктора. – Только скажите, и они выйдут.
– Всему своё время, дорогой. Гладиаторов следует подавать на десерт, – ответил Афиний. – Только учти, что это должен быть бой до смерти. Мой сын сегодня вступает в пору взросления, и я хочу, чтобы он увидел мужество бойцов, особенно мужество пред ликом смерти. Пусть это будет для него уроком.
– Как скажешь. Я подобрал пару по твоему желанию.
– Это мой сын хотел, чтобы бились женщины,
– Лучшие на Востоке и одни из лучших в Империи.
Хозяин дома был грузным человеком, слывшим большим любителем поесть и посмотреть на игры, будь то травли, гонки колесниц или гладиаторские бои. Он входил в совет декурионов, что управлял городом, имел всаднический ранг и обширные земельные владения по всей провинции. Его сын, Полидевк, едва достиг четырнадцати, но уже жить не мог без игр и носился с именами любимых бойцов на устах.
Виктор понимал, что Сатир имеет доступ в подобное общество только из-за своего ремесла, ибо иначе магистраты и богатейшие горожане не пожелали бы возлежать с ним в одной комнате. Среди них были и низкородные богачи, даже вольноотпущенники, ибо давно уже деньги значили больше, чем кровь, но всё же ланисты имели слишком дурную репутацию, и лишь ради их бойцов и ради зрелища, что так сладко плебсу, их приглашали в подобные дома. Тем не менее, Сатир желал получить всё от этих людей, не имея на их счёт особых иллюзий.
– Надеюсь, что в новом году наше государство ждёт благосклонность богов, – сказал один из гостей, Арторий Максим. – Ходят тревожные слухи, сами знаете. Банды персов снова грабят Месопотамию, и дикари на германской границе не унимаются.
– Мелкие стычки, не больше, – ответил Юлий Гессий, один из правителей города. – Наш император отбыл в войска и уже лично руководит истреблением врагов. С границы приходят известия о победах.
– Выпьем за нашего божественного императора Филиппа, – предложил Корвин, также возлежавший с левого края полукруга. – Все мы приносим жертвы за его успех.
– Выпьем! – сразу же поддержали все.
Виктор знал, что сомневаться в благости правителя опасно, так как кто-нибудь из присутствующих может донести наместнику, а то и самому императору о крамольных разговорах. В последнее время правители особенно полюбили карать за каждое неосторожное слово, а Филипп слыл человеком злым и мстительным.
Старый гладиатор знал всех гостей в этом зале, хотя и в разной степени – о ком-то он был наслышан немало, о других лишь общие сведения. Марк Юлий Гессий не зря занимал почётное место на пиру, ибо он был одним из двух дуумвиров, высших магистратов Эфеса, владел обширными землями и надеялся дослужиться до сенатора в скором времени. Справа от него помещался Тиберий Клавдий Полиэн, что прослыл философом и писателем, долго жил в Риме, где обучался у известных людей. Ещё правее почёсывал свою волосатую грудь Секст Варий Марцелл – вольноотпущенник из Пергама, владелец торговых судов и недвижимости в городе, недавний член совета десяти. По левую руку от хозяина находился Луций Арторий Максим, которого знали многие горожане, так как он был эдилом, надзирал за рынками, строительством, банями и зрелищами, слыл человеком честным и добрым. Близ него вытянул худые ноги на ложе Луций Вибуллий Гиппарх, богатейший из горожан, сын вольноотпущенника, что добрался до вершин власти в провинции, занимая должность квестора в Эфесе. Недалеко от Сатира шепталась пара друзей – Корвин и Гай Фурий Сократ, молодой всадник из обедневшей семьи с репутацией драчуна и любителя выпить. Наконец, сам хозяин – Гай Марций Афиний. Виктор знал, что о нём шептались как о человеке недалёкого ума, но с добрым сердцем, особенно для друзей.
– Жизнь-то налаживается, дорогие мои друзья, – заявил Варий. – Я к тому, что мы уже подзабыли ужасы гражданской войны, чудовище Максимина… те жертвы, что были принесены. Думайте, как хотите, а Гордиан дела в государстве на нужный лад повёл – вояк от власти убрал, возвысил сенат и города. Теперь же Филипп его путь продолжает и прислушивается к советам достойных мужей.
– Это правда, вот только налоги… Особенно на Востоке под их бременем едва можно дышать, – возразил Гиппарх. – Люди, что окружают императора, замешаны во многих злоупотреблениях и воровстве. Цены растут, опять же… Кого в этом обвиняют? Нас, не сомневайтесь. Черни и дела нет, что идёт порча монеты, что с нас дерут всё больше за любые повинности.