Эффект Фостера

Аллен Селина

– Что нужно сказать, детка? – спросила ее мама.

Барбара держала стакан двумя руками и смотрела на меня, словно предыдущая наша встреча стерлась из ее головы.

– Спасибо.

Что-то было не так. Она постоянно хмурилась и держалась на расстоянии.

– Что такое, ты не любишь вишневый лимонад? Я могу принести другой. Там есть еще яблочный и апельсиновый, есть лимонный. Кстати, странно называть яблочный лимонад лимонадом, было бы лучше называть его «яблонадом», а апельсиновый лимонад мог бы быть «апельсинадом».

Барбара

улыбнулась, отчего мое сердце сорвалось в пропасть, а все тело будто парализовало. Я завис, пялясь на ее улыбку так, словно до этого никогда не видел, как улыбаются люди.

– Так неправильно. Моя учительница говорит, что нельзя придумывать новые слова.

– Она ничего не понимает, – фыркнул я.

Барбара стояла неподвижно, смотрела на меня все тем же хмурым взглядом и улыбка исчезла.

– Смотри, тут есть еще трубочка, – сказал я, шагая к ней, чтобы указать на соломинку в стакане. Барбара выпучила глаза и отстранилась. Вишневый лимонад качнулся в стакане, едва не выплескиваясь на розовое платье.

Будет жаль, если такое платье запачкается.

– Я же просто хотел показать трубочку, – раздосадовано сказал я.

Она моргнула несколько раз и краем глаза взглянула на своего отца, который в этот момент заливисто смеялся с шутки какого-то мужчины.

– Папа сказал, что у тебя дурная кровь.

Стоило словам сорваться с ее маленьких розовых губ, я рассвирепел. Не впервые я слышал такое о себе.

– Что такое дулная кловь? – спросил Мейсон, раздражая меня этим еще сильнее.

Глаза Барбары перескакивали от моего лица к лицу Мейсона и обратно. Пальцами я сильно сжимал стакан, разглядывая розовый ободок на ее голове.

Меня наполняла злость – злость на родителей Барбары, на моего отца, на всех этих людей в зале и главным образом на маленькую Барби. Она была такой идеальной и чистой, не дурная кровь в отличие от меня. И такой ее образ, который совсем не присущ маленьким девочкам, отличавший ее от остальных, взбесил меня. Я решил, что ей не помешало бы немного запачкаться, и выплеснул свой яблочный лимонад прямо на нее, газировка попала на нижнюю часть ее лица, шею и залила розовое идеальное платье, которое больше не было идеальным.

Барбара зажмурилась и открыла рот, вдыхая так глубоко, словно только что вынырнула из холодной воды. Ее рука разжалась, и стакан с красной газировкой упал к ее ногам, осколки разлетелись по гранитному полу, а красные пятна напитка брызнули на ее белые носки с рюшами и лакированные башмачки.

– Что ты себе позволяешь, ублюдок? – взревел ее отец, хватая меня за руку. – Никогда не смей к ней приближаться!

Музыка продолжала играть. Но люди стали оглядываться на нас, ведь слышали оглушающий звон разбитого стекла и громкий голос Оливера Эванса. Хелена опустилась к дочери и стала вытирать ее лицо платком. Барбара смотрела на меня, она не плакала, однако уголки ее губ изогнулись, а глаза заблестели, как тот бесцветный камень на ее тонкой шее.

Мне хотелось бы ненавидеть ее,

хотелось бы презирать девочку, которая задирала нос так высоко, что легко могла сломать свою маленькую шею, но я не мог. Я раздражался, бесился и злился, а все потому, что я был полностью сражен девочкой в розовом платье. Я понимал, что никогда не смогу стать ее другом, стать ее парнем, даже просто держать ее за руку, потому что я выродок, а она маленькая принцесса. То, что я так долго сдерживал, обрушилось на меня. Она всегда была той единственной, девушкой, что одним взмахом своих ресниц способна была поставить меня на колени.

Я резко заморгал, встречаясь со взрослой Барбарой взглядом. Я был идиотом, неудивительно, что она возненавидела меня еще в детстве. Подобные чувства были чужды для меня, я просто не мог понять их. Но я мог сейчас.

Обе ее ладони легли на мою грудь, но не чтобы оттолкнуть, она нерешительно погладила меня, и это было сродни удару в живот. Она никогда не касалась меня так. А я всегда боялся прикоснуться к ней. Словно кто-то запрещал нам делать это.

Одна ее рука легла на мою голову и мягко погладила мокрые пряди волос. Я готов был застонать от этого простого действия.

– Скажи, чтобы я не делал этого, – прошептал я в ее губы.

Барбара изогнула спину, теснее прижимаясь ко мне.

– Впервые мне совсем нечего тебе сказать, Джефри Фостер.

Я подался вперед, накрывая ее губы своими. Я мечтал об этом столько лет, и сейчас, когда это, наконец, произошло, не мог поверить, что нахожусь в реальности. Это было похоже на смерть, так бывает, когда ты подходишь к самому концу своей жизни: яркий взрыв, расплавляющий мозг и безграничное умиротворение смешиваются воедино. Ее губы были нежнее и гораздо слаще, чем я всегда представлял.

Барбара сжала волосы на моей макушке, а другой рукой провела по моей обнаженной спине, заставляя меня дрожать от завладевших моим телом совершенно новых ощущений. Никогда ранее мне не доводилось испытывать подобного. Ни одна девушка не могла стать причиной этого торнадо в моей груди.

Она распахнула губы, чтобы вдохнуть, и я воспользовался этим, полностью овладевая ее ртом. Нежный и трепетный поцелуй становился голодным, неистовым. Все то, что так долго сидело во мне, требовало ее.

– Джефри, – выдохнула она.

Да, черт возьми. Я мечтал об этих тихих вздохах, мечтал, чтобы она произнесла мое имя по-особенному.

– Скажи еще раз, – шепотом попросил я. – Назови мое имя.

– Джеф, – повинуясь, выдохнула она.

Низ живота налился жаром, мой член твердел, упираясь в плотную джинсовую ткань, принося мне нестерпимую боль. Я знаю, что она чувствовала мое желание, но не отталкивала меня, а лишь прижимала к себе сильнее. Моя рука проникла под ее водолазку, я огладил тонкую талию, невесомыми касаниями пересчитывал пальцами ребра, сжимал нежную кожу чуть выше пояса ее джинсов, но двинуться дальше не решался.