Эффект побочки

Механик Олег

– Никак не спалось! – угрюмо пробасил Вождь. – Думал.

– О чём?

Я понял, что задал неэтичный вопрос, который простому то человеку, если он не близкий друг пришёлся бы не по душе по тяжёлому взгляду Вождя. Серые, чуть на выкате глаза, сдавливали мою голову, как стальные тиски. У оригинала они вроде карие, но какая разница, разве дело в цвете…

– А мы что с тобой на брудершафт пили, чтобы я тебе рассказывал про мои мысли? – прогрохотал его голос.

– Нет…просто…– я почувствовал, как пересохло во рту. – Просто мы с вами находимся в одной форс-мажорной ситуации, и я думал, что

неплохо бы держаться вместе.

– Хорошая компания- хмыкнул Вождь, – опальный мешок с деньгами…хотя нет…теперь уже с дерьмом; поэт из прошлого, настолько далёкого, что вообще вряд ли оклемается, учитывая нежные натуры этих писак, и ещё этот. – Он привычным жестом указал на того, кто сидел за его спиной. – Я думал, он ночью своим взглядом дыры в простыни прожжёт.

– Извините, Иосиф Виссарионович, но другой компании у вас нет. Здесь не будет Молотова, Берии, Калинина, даже Власика не будет. Поймите меня, что я тоже в растерянности и тоже хочу разобраться с тем, что происходит.

Вождь ответил на мой эмоциональный порыв тяжёлым кивком головы и медленным (словно закрыл стальные жалюзи) опущением век. В этом жесте я прочитал следующее:

«Принято…я тебя понял! Заткнись и сиди молча, пока я не дам тебе слово».

Потом он повернул голову и обратился к поэту:

– Александр Сергеевич!

Поэт никак не отреагировал на металлический бас. Он смотрел в окно, где безоблачное небо прорезали непонятные белые нити.

– Але-ксандр Сер-ге-евич! – Повторил Вождь настойчивее и теперь уже по слогам.

Не увидев реакции, Вождь повернулся ко мне.

– А с чего ты взял, что это Пушкин?

– Он сам это говорил доктору…

Но Вождь уже смотрел мимо меня, туда, где соизволивший повернуться Поэт открыл рот, пытаясь, что-то сказать. Сделал он это не сразу, так как, видимо, подбирал нужные слова. Если бы мне где-нибудь в Гвинее пришлось наткнуться на племя людоедов, я бы тоже раздумывал над каждым произносимым словом.

– Господа, я не понимаю, что происходит, – наконец то прорезался наружу его дрожащий тенор. – Эти покои…этот самозванец лекарь с волшебными штуками, дама эта в штанах…всё как в нелепой небылице. Может быть вы соизволите объяснить, что сие значит?

– Александр Сергеевич, понимаете, тут…

Мои слова застряли в горле, как только я увидел поднятую вверх руку Вождя.

– Меня зовут Иосиф! – Рука плавно опустилась и легла на грудь. Я знаком с твоим творчеством, кстати, давай будем на «Ты». Как там у тебя:

«Ты жива ещё моя старушка…»

Видя недоумённый взгляд Поэта и мою вытянувшуюся физиономию, Иосиф понял. Что попал впросак.

– Ах нет…это я с другим тебя перепутал…тот тоже один из любимых…был. – При слове «был» Вождь тяжело вздохнул. – Вот это:

«Наша ветхая лачужка и печальна и темна,

Что же ты моя старушка, приумолкла у окна…»

– Это тоже про старушку, но кажется твоё…

Саша робко кивнул.

– Ну вот видишь…– Вождь многозначительно и важно улыбнулся, словно только что процитировал всего «Евгения Онегина». В моё время тебя почитали за образец словесности. Как сейчас не знаю…

– Сейчас тоже… – начал было я, но рука Вождя снова взмыла вверх.

Он продолжил, словно вместо меня было пустое место.

– Не

знаю как сейчас, ведь мы с тобой в другом веке. Я хотя бы из прошлого столетия, а ты у нас вообще через два перескочил. Ты, Саша, главное слушай меня и внимай всему, что я говорю, каким бы диким тебе это не показалось.

Поэт смотрел на Вождя заворожено, как кролик на удава.

Когда Вождь начал говорить, я сразу же понял, кто в этой палате является истинным гением вербовки и шпионажа, кто здесь лучший тайный агент и филигранный переговорщик. К сожалению это был не я.

Он мгновенно нашёл подход к Поэту, говоря на его языке, оперируя понятиями его эпохи. Он говорил, что мы попали в эпоху чернокнижников и магов, что эти маги научились переселять души, что они вселили наши сущности в тела других людей. Почему именно нас? Да потому, что мы величайшие личности , гении всех эпох. Он (Иосиф), великий царь, воссоздавший и сохранивший огромную империю, которую эти сраные чернокнижники как то умудрились развалить. Он (Саша) – великий Поэт, ну об этом он и сам прекрасно знает; этот напротив (здесь Вождь небрежно указал на меня) – самый большой вор. Но это ведь тоже талант и в своём роде гениальность.

Моё восхищение талантом вербовки, сменилось чувством обиды. Хоть я и не был тем, за кого себя выдавал, всё равно было досадно, что Вождь опустил меня на несколько ступеней ниже их с Поэтом, окунул лицом в дерьмо. А мне ведь решать одну с ними задачу.

К концу монолога Вождя, Саша зарыдал, закрыв лицо ладошками. Это была безоговорочная победа. Теперь он поверил.

За каких-то пятнадцать минут, Вождь сделал, то, что мы с Куратором не могли осилить несколько суток.

– Не плачь, Сашка, всё, что не делается, к лучшему, – Вождь потрепал хилое плечо Поэта.

– К лучшему? – навзрыд бубнил тот, уткнувшись в ладошки, как обиженная девочка. – Я в другой, чуждой мне эпохе, я больше не увижу свой дом, семью, детей. Я другой, это не моё тело. Эти руки, персты, голос, эти срамные одежды, мне всё это отвратительно!

– Так или иначе, тебе бы пришлось попрощаться и с домом и с женой и с детьми…– продолжал Вождь сомнительные утешения, – в восемьсот тридцать седьмом тебя шлёпнул француз.

– Что значит шлёпнул? – Красный глаз Поэта выглянул в щель между пальцев. – Извольте выражаться по-русски.

– Застрелил на дуэли. Дантес, слыхал о таком?

– Я его знаю! – Поэт отнял от ладони от мокрого раскрасневшегося лица. Он хотел сказать ещё что-то, но оборвал этот свой порыв на полуслове. Он будто что-то осознал.

– Ну вот и радуйся, что тебе дарована ещё одна жизнь. А тело? – Вождь окинул Поэта изучающим взглядом с головы до ног, словно снимал с него мерки. – Ну да…тело так себе. То было поскладнее и посмазливее. Но лучше ведь живое тело, чем мёртвое? Представь сколько ты ещё стишков можешь накропать а? – Вождь панибратски ткнул Поэта кулаком в плечо и широко улыбнулся, обнаруживая щербину по центру верхнего ряда зубов. Я в первый раз увидел у него такую открытую улыбку, и мне показалось, что сейчас он улыбается чему-то своему. Он радовался не за Поэта, а за то, что и сам получил шанс прожить новую жизнь, и в этой новой жизни да ещё в молодом теле можно наворотить столько всего…