Эффект Сюзан
Шрифт:
Заранее я никогда не могла представить, насколько мне это нужно. Но через несколько минут я всегда с одинаковым удивлением начинала понимать, что кожа у меня жесткая, онемевшая. Казалось, кончики его пальцев находят какие-то омертвевшие места, которые теперь возвращаются к жизни. Обычно я в это время говорила, тихо, без пауз, об экспериментах, наверное, он не много из этого понимал, но он не возражал, он не мешал мне говорить.
И теперь я тоже чувствую, как моя кожа как бы оттаивает.
— Сюзан, — говорит он внезапно. — Когда все пошло не так?
Мы оглядываемся назад. На прошедшие годы.
33
Прошла неделя с того дня, как я обнаружила велосипед у себя в комнате. В консерватории проходил концерт, где студенты композиторского отделения исполняли свои произведения. Лабан был среди них, я пришла и села в первом ряду.
Когда он занял место за роялем, я поняла, что мне не следовало приходить. Мне не следовало сдаваться, никто из великих физиков ничего не добился, поддавшись эмоциям.
Перед перерывом я встала и быстро пошла к выходу. Должно быть, он знал какой-то обходной путь, потому что внезапно оказался передо мной на лестнице и преградил мне путь.
— Твои поклонники ждут тебя там, наверху, — сказала я.
— Я готов их бросить ради тебя.
— Не стоит отказываться от них ради меня. Я хуже, чем ты думаешь.
Я услышала шаги за спиной, на площадке за нами появились люди. Лабан раскинул руки. Он повысил голос, чтобы в полной мере воспользоваться акустикой лестничного пространства.
— Сюзан, мы с тобой пропали! Но, по крайней мере, пропадать нам вместе.
Он проводил меня домой, мы шли пешком с велосипедами. Была весна. Парк Тиволи был полон людей, каштаны на бульваре Андерсена вот-вот должны были распуститься.
— У меня есть предложение, — сказала я, — это единственное мое предложение тебе. Мы снимем дом, где-нибудь далеко от всего, и проведем там месяц. Мы не будем касаться друг друга без крайней необходимости, мы не возьмем с собой телефоны и компьютеры, мы только посмотрим, как все будет развиваться.
Мы отменили все дела и уехали на следующий день. Нашли домик у Лимфьорда по смешной цене, без электричества и с уборной во дворе. Дом стоял на крутом обрыве на высоте двадцати метров над водой, оттуда был виден фьорд Скиве, казалось, что перед нами море.
Мы спали рядом на соломенном матрасе на узкой полутораспальной кровати. Первые три недели мы не касались друг друга. А когда прикоснулись, он был импотентом первые две ночи, и это меня в конце концов убедило. Что-то глубоко в его душе было затронуто, и все нормальные функции временно приостановлены.
Мы говорили о детях, как будто знали, что они у нас будут, и мы договорились не погружаться в них полностью. Мы рассказывали друг другу о своих бывших любовниках и любовницах. Мне было больно видеть, насколько тяжело ему слушать меня и как он тем не менее выдерживает это. Чтобы хотя бы немного узнать о моей жизни до нашей встречи.
У нас почти не было денег, я варила макароны и жарила овощи, и мы говорили о том, как мы видим будущее. Он всегда представлял себе дом за городом, с флигелем, где он сможет уединяться, чтобы потом возвращаться к женщине, которая готовит обед и возится с четырьмя детишками. Я рассказала, что всегда представляла себе квартиру в центре города, куда я буду возвращаться поздно вечером из лаборатории к мужчине, который весь день занимается детьми.
В последние недели эффект усилился, или просто дело было в близости, мы стали видеть себя такими, какие мы есть. И то, как непросто у нас все будет.
Он рассказал мне, что девяносто процентов всей музыки — о любви, но только о двух ее фазах. Либо влюбленные только что встретились и рука об руку идут в многообещающее будущее. Или влюбленные расстались навсегда и рыдают. Но о настоящей любви, той, что находится между этими двумя полюсами, никто не говорит.
Я рассказала ему об использовании Уилером уравнения Шрёдингера для описания вселенной, в которой все взаимосвязано.
В предпоследний день воздух прогрелся сильнее, чем вода в Лимфьорде. Он показал на туман и спросил меня, что я вижу, я сказала, что вижу радиационный туман, над берегом у него острый верхний край, из-за нижней инверсии. Он рассмеялся и сказал мне, что видит мир, в котором мы — единственные живые существа, неуязвимые и парящие в неподвластном времени пространстве.
Мы истратили последнюю крону, и внезапно у нас возникла идея, одновременно у каждого из нас, и мы, не сказав друг другу ни слова, сели на велосипеды и поехали в ближайший магазинчик.
Магазинчик находился на небольшой рыночной площади напротив церкви. На террасе, отделенной от тротуара белым заборчиком, стояли белые столики, была середина дня, на площади было малолюдно. Внешне мы ничем не выделялись, разве что светились от того, что происходило между нами, и те немногие люди, которые попадались нам по пути, оборачивались нам вслед.
Мы подождали, пока в магазинчике не осталось никого, кроме нас с продавцом. Там был отличный ассортимент, во всем чувствовалось внимание к покупателю и забота о качестве, вероятно, в летнюю половину года сюда наведывались состоятельные дачники. Перед угловым прилавком мы встали так, что от Лабана ко мне шла невидимая прямая линия через хозяина магазина. Позиция, в которой эффект проявляется наиболее интенсивно и которую мы позже будем использовать во время допросов.
— У нас не осталось денег, — говорю я, — мы молоды и влюблены, вы не возражаете, если мы в вашем магазине повесим объявление, что мы ищем спонсора?
Хозяин магазина был вежливым человеком, он засмеялся, до этого момента мы находились в рамках нормальности.
Но тут включился эффект. Без его ведома, без шансов понять, что происходит, он толкнул торговца за черту, которую он в тот момент уже не осознавал.
Он протянул руку к винной полке.
— Нам очень неудобно принимать это от вас, — сказал Лабан, — но если уж вы предлагаете, то было бы здорово, если бы вы дали нам бутылку шампанского.