Эгипет
Шрифт:
Она подхватила Майка у входа в «Дырку от пончика», посигналив, чтобы он обернулся и заметил ее. За то время, которое прошло между последним их свиданием (в суде) и этим, он успел сбрить усы. Она решила данное обстоятельство не замечать. Он забрался в фургон и захлопнул за собой тяжелую дверцу; поздоровался с Роузи, со смущенным и одновременно самодовольным выражением на лице.
— Котяра, который только что слопал канарейку, — сказала она.
— Как-то вот, — ответил он все с той же ухмылочкой на лице, — никогда не понимал смысла этой фразы.
— Уясни для начала, — сказала Роузи, — что я всерьез на тебя из-за всего этого обижена.
Она развернула
— He могу отделаться от ощущения, что ты делаешь это нарочно, с целью позлить меня.
— Цель у меня действительно есть, — сказал Майк, сей раз уже куда серьезнее. — Цель у меня действительно есть Вот только, сдается мне, совсем не та, которую ты имеешь в виду. Могла бы приписать мне что-нибудь поумнее, чем просто желание покапать тебе на нервы.
Как только они успели подписать соглашение о раздельном проживании (документ довольно незамысловатый, но самый факт его существования отчего-то очень раздражал Роузи), Майк тут же принялся вертеть его так и эдак, улучшать и вносить изменения. Он постоянно обдумывал ту или иную фразу, тот или иной пункт и (частенько за полночь) принимался названивать Роузи по этому поводу, чтобы все с ней обсудить; и были долгие, не слишком связные, но не лишенные дружеских нот разговоры по телефону, о браке, о справедливости и о его чувствах. Когда Роузи отказалась в конце концов говорить с ним, он перепоручил эти звонки своему адвокату — а в адвокатах у него ходила маленькая хрупкая сероглазая женщина с таким отчаянным выражением лица, что Роузи ее откровенно побаивалась, и эта женщина, судя по всему, готова была пойти ради своего клиента на все; и постепенно количество зацепок и придирок выросло до такой степени, что соглашение потребовалось еще раз показывать судье.
— Для меня это важно, — сказал Майк, — и в создавшейся ситуации, Роузи, я тоже заинтересованное лицо, чьи интересы…
— Я не стану говорить на эту тему, Майкл. Алан велел мне ни о чем подобном с тобой не говорить, вот я и не стану говорить с тобой ни о чем подобном.
Машина вырулила из Откоса на южное шоссе, влившись в поток машин, который тек в сторону Каскадии, где и был расположен суд графства.
А впрочем, подумала Роузи, может быть, он и вправду делает все это вовсе не для того, чтобы лишний раз вывести ее из себя. Он просто куда в большей степени, чем она, озабочен происходящим; своими собственными нуждами, тем, что, с его точки зрения, справедливо по отношению к нему, а что нет — такие вещи всегда были для него на первом плане. Алан Баттерман говорил ей что ее это должно занимать ничуть не в меньшей степени; а надо же, не занимает. Для Роузи сама необходимость обсуждать собственность, деньги, права лишала эту собственность, эти права и деньги всякого смысла; чем яростнее споры, тем меньше желания связываться. Отказ от имущества требовал меньшего количества слов, чем борьба за обладание оным, и если бы Алан не был всегда тут как тут, она в конечном счете осталась бы, вероятнее всего, ни с чем и была бы этим вполне удовлетворена.
— Ну ладно, а как ты вообще? — спросил Майк. — Если, конечно, эта тема тоже не из числа запретных.
— У меня все хорошо, — осторожно сказала она.
— Делаешь что-нибудь? — Он смотрел не на нее, а куда-то за окно машины, как будто что-то искал глазами, совсем как артисты в телевизионных фильмах, когда их снимают в автомобиле и им нужно заполнить время, пока они произносят текст.
— Ты же знаешь, я теперь работаю у Бони. В Фонде. Полный рабочий день.
— Я не о том, —
— Не, не писала.
— Ну, что-то в этом роде. Может, теперь у тебя просто нет на это времени.
Вдоль дороги потянулся аморфный ландшафт из крыш и вывесок пригородных ресторанчиков и мотелей Каскадии. Едалово. Объятия Морфея.
Вулкан.
— Если честно, — сказала Роузи, — был у меня замысел одной картины.
— Да?
— Большой такой картины. Работать — уработаешься.
— Да?
— Там должны быть, — начала она импровизировать по ходу, — валькирии — так, кажется, их называют, женщин-воительниц, которые уносят с поля боя мертвых солдат?
— Мм, н-да. Валькирии.
— Ну вот о них и картина. Но не батальное полотно. А после битвы. Валькирии складывают оружие. Садятся отдохнуть под вечер. Снимают боевую сбрую.
Майк бросил на нее — искоса — заинтересованный взгляд. На губах у него опять появилась улыбка.
— Большие такие женщины, — сказала Роузи. — Но никаких картинных поз. Никакого драматизма. Обычные движения; кое-где, может быть, не без боли; наклоняются, отвязывают свои — как их там называют — на ногах, на голени. Вокруг — груды доспехов, как у футболистов. [103]
103
Ввиду имеется, естественно, американский футбол.
— Девичья раздевалка в спортзале.
— Что-то вроде того. Но безо всякой издевки. Просто реалистическое полотно.
По правде говоря, до сей минуты этот сюжет ни разу не приходил ей в голову, она как будто выхватила его из воздуха, но теперь видела картину очень живо, тусклый отблеск рембрандтовых тонов, темное Нигде; большие, блестящие от пота женские тела, тела обычных женщин, они перебрасываются фразами, между делом осматривают синяки, лица — как на хороших любительских снимках, каждая в себе, в своих мыслях. Кто они такие?
— А мне нравится, — сказал Майк. — Окошко в девчачью раздевалку. У меня такие вещи всегда вызывали самые трепетные чувства.
— Да нет же, это совсем о другом, — сказала Роузи. — Это совсем не то, что ты подумал.
— Не о том? Тогда чем они все у тебя будут заняты? 408
«км» мир»
— Они просто будут там, и все, — сказала Роузи. Они устали.
По лицу у Майка бродила все та же самая ухмылка он представил себе свою собственную картину. Роузи почувствовала знакомый укол раздражения, нетерпеливой досады от того, что тебя неправильно поняли, тем хуже если это Майк с его извечной и всеядной сексуальной озабоченностью.
— Как там Вампира?
— Роузи.
— Насколько я понимаю, как только все это закончится, вы с ней дружно отправитесь под венец.
— Вот это уж точно не предмет для обсуждения, — он вернулся к созерцанию вида за окном, поглаживая то место, где недавно у него были усы. Ах, бедолага, подумала Роузи; запутался в тенетах любви.
Однажды Майк рассказал ей о том, что, когда он только начинал заниматься психологией, на лекциях все еще вели речь о «латентном периоде» у мальчиков, что страшно озадачивало Майка, который не помнил за собой никаких латентных периодов. Никогда не было такого времени, говорил он, когда ему не хотелось забраться к девчонкам в штанишки или сделать так, чтобы девчонка забралась в штаны к нему; и все свое детство он провел в попытках осуществить желаемое.