Его птичка
Шрифт:
— Друг, твои игры с резиновой Зиной лучше было оставить в тайне, — усмехнулся я, поздоровавшись за руку, которую он протянул, другой перехватывая короб.
— Ха-ха, — передразнил он и провел рукой по своим темным волосам, убирая их с лица. — Это, между прочим для пациентов.
Кто же знал, что недавно назначенный глава отделения так заботится о подопечных.
— С какой свалки ты их приволок? — спросил я, взяв одну куклу в руку, темноволосую с фарфоровым лицом и стеклянными голубыми глазами. Хрень собачья! Даже здесь уже Анька видится. Ну,
Я резко убрал игрушку в коробку, словно боясь обжечь кожу или душу, если она имелась у хирургов. В чем я порой сомневался. Не каждый способен просто взять скальпель и разрезать кожу, не каждый был способен по нескольку часов хладнокровно рисковать чужой жизнью. Я мог.
Леха помолчал немного, вызвал тем самым еще большее недоумение. Он обычно трындит похлеще бабы. Анька вон и та, молчит больше, наверное глупой показаться боится.
Леха, что-то тихо буркнул, и я различил фразу скорее по губам, чем расслышал.
— Мама с чердака достала.
Я уже открыл было рот, чтобы напомнить, что вообще-то в семье Новиковых один ребенок. И если я помню последний поход в сауну, Леха-то как раз мальчик. Мужиком, язык бы не повернулся его назвать. Впрочем не член делает мужчину, мужчиной.
Взглянув в его побледневшее лицо, я смолчал. Дерьмо.
Не дебил, все понял.
Все наши страхи, мечты, комплексы — все идет из детства. Часто болезненного и несчастливого. Каждый человек, чем-то искалечен в душе: родителями или обстоятельствами, которые родители создавали. Но только выросшему ребенку потом решать, кем стать — маньяком насилующим жертв в подворотнях или психиатром копающимся, как в чужих головах, так и разбирающимся в своей.
Я, например, в детстве коллекционировал камни, вытачивал их до остроты лезвия и искал собак, чтобы посмотреть, что же у них внутри. Наверное, не стоит упоминать, что конечной целью были дразнившие меня уроды во дворе. Фамилия им, видите ли, моя не нравилась.
Сладенькие Тамара и Алексей — родители, быстро заметили психическое отклонение и сдали меня, как раз одному такому веселому мозгоправу.
Я прекратил охоту, направив желание все знать в медицинское, вполне безопасное русло, но любовь и доверие родителей так не вернул.
Они просто напросто боялись, что однажды я вспорю брюхо им. Отец со временем принял меня, а вот мать. Всех благ ей в общем.
— Даже не пошутишь? — резко повернул ко мне голову Новиков, пока мы ждали лифт.
— Не понимаю, о чем ты, — пожал я плечами. — Ну, достала твоя мать куклы твоей троюродной сестры, когда-то у вас гостившей. Что такого?
Леха долго не отрывал от меня взгляда, пока двери лифта не открылись и мы не вошли в кабину.
— Спасибо, — улыбка коснулась его округлого лица.
— Ерунда. Мы все покалечены родителями.
— Кстати о родителях, — улыбка приятеля превратилась в оскал, и я
— Как там твой, — он сделал многозначительную паузу и приподнял бровь, — малыш.
Я не стал спрашивать, как он связал одно с другим, а просто резко прижал его к металлической стенке и взял за грудки.
— Она мне не дочь.
— И что даже папочкой не называет? — совсем потерял страх, не иначе.
Очевидно, он считал эту шутку забавной, правда, когда голова столкнулась с твердой поверхностью лифта, глумливая харя стала извиняющейся.
— Не называет, — зашипел я, и, рубанув по кнопкам лифта, сделал шаг на выход, пока этот идиот стонал и сползал на пол.
Я тяжело взглянул на медсестер, с любопытными улыбочками наблюдавших за нашей короткой перепалкой. Они конечно подобрались, увели взгляд, но я-то понимал, что уже спустя полчаса вся больница будет гудеть пчелиным роем. Обсуждать причины ссоры. А кто-то наверняка ухмыльнется, и не прерывая работы пошутит: «Милые бранятся, только тешатся».
— Ладно. Ладно! Погорячился, — крикнул вдогонку охамевший Новиков, тяжело поднимаясь. — В пятницу-то придешь?
Я остановился, и напряг челюсти, сдерживая желание послать приятеля в задницу.
— Придем, — проворчал я через плечо, и направился к ординаторской, на ходу кивая знакомым.
* * *
Ночь прошла быстро. Одна пересадка, занявшая почти три часа, девочка с отрезанным пальцем и алкаш с желтухой. Последний уже не жилец, но тем не менее его подлатают и снова выпустят в большой мир. Доживать последние дни возле мусорного бака.
Лицемерие врачей? Недосмотр государства? Плевать. Главное работа выполнена, пациент жив, а как только его увозят из больницы, моя ответственность заканчивается.
Гораздо позже, под утро когда первые лучи солнца коснулись здания больницы и конкретно окна на котором я и засел, мне на телефон пришло очередное сообщение. Я был еще в в хирургической форме и по окончанию операции все-таки спросил у Ани, как она добралась, хотя лишь взглядом проводил с балкона такси, унесшее ее домой.
Все таки гололед, а она вышла в ночь. Анька написала что с добралась с ветерком и в ответ поинтересовалась, как прошла операция.
«Нормально».
Все. Больше писать нам было нечего. Я долго думал, что еще сказать. Я вообще дико не любил безличное общение. Правда, иногда мне приходила в голову мысль таким образом порвать отношения, узел которых требовалось развязать уже давно.
Его вообще не стоило завязывать.
Леха прав.
Разница в возрасте была велика, это сопрягалось проблемами интересов.
Должно было, но нет.
И все же Аня была юной, наивной, а я циничным и уже за тридцать. Но даже не это было проблемой. Аня влюбилась, я видел это в ее больших глазах, в каждом движении, в каждом «Конечно приеду» после которого она мчалась ко мне в любое время дня и ночи, отрицая собственную гордость и принципы.