Эхо в Крови (Эхо прошлого) - 3
Шрифт:
Перебирать четки как епитимью, для покаяния - да, в этом он видел смысл, особенно, если приходилось это делать, стоя на коленях.
Или чтобы успокоить свой разум и укрепить душу; а еще, в поисках откровений, можно было медитировать на священные темы - да, и это тоже.
Но не для жалоб.
Если бы он был Богом, или даже Пресвятой Девой, которая вообще славилась своим терпением, он думал, ему самому было бы весьма утомительно слушать дольше, чем десять лет, или около того, как кто-то твердит ему о чем-нибудь - ну, пожалуйста!
– снова и
Сейчас гэльские молитвы казались ему куда более полезными, для многих целей, будучи все, как одна, сосредоточены на конкретной просьбе или на благословении - и гораздо более приятными, как ритмом, так и разнообразием.
Если бы вы спросили его - он, скорее всего, сказал бы: с ними ничто не сравнится.
Moire gheal is Bhride;
Mar a rug Anna Moire,
Mar a rug Moire Criosda,
Mar a rug Eile Eoin Baistidh
Gun mhar-bhith dha dhi,
Cuidich i na "h asaid,
Cuidich i a Bhride!
И дальше:
Mar a gheineadh Criosd am Moire
Comhliont air gach laimh,
Cobhair i a mise, mhoime,
An gein a thoir bho "n chnaimh;
S mar a chomhn thu Oigh an t-solais,
Gun or, gun odh, gun ni,
Comhn i "s mor a th" othrais,
Comhn i a Bhride!
Не в силах больше выносить своего удушливого заточения, он вышел из хижины и в самом созерцательном настроении побрел через Хребет под тихо падающим снегом, перебирая в уме бесконечную череду каких-то безумных, тикающих списков.
Факт был в том, что все его приготовления давно закончены - оставалось только погрузить тюки на лошадей и мулов, - и скоро, сам того не замечая, он обнаружил, что ноги несут его по тропинке вверх, к тому самому месту, к Бердсли.
Снег падать перестал, и небо над головой раскинулось пасмурное, нежное, блекло-серое, и холодная тихая белизна спокойно лежала на деревьях, и совсем замерли порывы ветра.
Святилище, подумал он.
Конечно, это было не так - во время войны безопасных мест не бывает,- но ощущение ночи в горах напомнило ему о чувстве, которое испытываешь в церквях: великий покой, и ожидание.
Нотр-Дам в Париже... Санкт-Джайлс в Эдинбурге. Крошечные каменные церквушки в Нагорье, в которых он иногда скрывался в годы скитаний, когда думал, что там безопасно.
Вспомнив о них, он перекрестился; простые грубые камни, часто с одним деревянным алтарем внутри - и огромное облегчение от того, что просто вошел внутрь, и сел на пол, если там не было скамейки; и просто сидишь, и знаешь, что ты не одинок.
Святилище.
Мысли об этих церквях, и о Клэр напомнили ему еще об одной церкви - той, в которой их обвенчали,- и вспомнив, он ухмыльнулся себе под нос.
Тогда это не было просто мирным ожиданием, нет. Он даже почувствовал, как загрохотало у него под ребрами сердце, когда он вошел внутрь, и острую вонь собственного пота - от него так и несло козлом в гоне,- и как он тогда надеялся, что она этого не заметит, не в силах даже вздохнуть полной грудью.
И ощущение ее руки, с маленькими холодными пальцами, вцепившимися в его ладонь в поисках поддержки.
Святилище. Они уже тогда были созданы друг для друга - как и теперь.
Кровь моей крови... Крошечный порез давно зажил, но он, улыбаясь, снова потер подушечку большого пальца, вспомнив, как прозаично она это сказала.
Вскоре показалась и хижина, и он увидел Джозефа Вемисса, который ждал на крыльце, сгорбившись и притопывая ногами от холода. Он уже собрался его окликнуть, как дверь вдруг открылась и один из близнецов Бердсли - Христос, что они делали там, внутри?
– выбежал наружу и схватил тестя за руку, от волнения чуть не сбив того с ног.
Это было именно волнение - не горе и не тревога; он ясно видел лицо мальчика при свете костра.
Он с облегчением выдохнул в темноту белое облачко - сам того не замечая, он надолго затаил дыхание.
Ребенок родился - и оба, и он, и Лиззи, выжили. Он немного расслабился, прислонившись к дереву и перебирая четки, висевшие у него на шее.
"Moran taing,"- сказал он тихо, с короткой, но искренней благодарностью.
Кто-то в хижине подбросил в огонь побольше дров; целый сноп искр вылетел из трубы, окрасив снег в красное и золотое - и зашипев, вокруг рассыпались черные угольки.
Вот так и человек рождается на беду и страдание - когда, словно эти искры, устремляется вверх.
В тюрьме он не раз читал эту строку из Иова, но тогда не увидел в ней большого смысла.
В жизни восходящие и рассыпающиеся в воздухе искры на самом деле не вызвали никаких проблем, разве только у вас была слишком сухая черепица; зато те, что плевались прямо из очага, были опасны - от них мог загореться весь дом.
Или писатель имел в виду то, что в самой человеческой природе было заложено свойство не вылезать из бед - как это часто бывало на самом деле, если собственный опыт его не обманывал, - и потом лишь приводил сравнения неизбежных зол, говоря, что искры всегда летят вверх... чего они обычно не делали; это любой человек, хоть когда-нибудь наблюдавший пожар достаточно долго, мог сказать вам с полной уверенностью.
Однако, кто он такой, чтобы критиковать логику Библии - теперь, когда он обязан только и делать, что твердить псалмы хвалы и благодарности?
Он попытался вспомнить хотя бы один, но был так переполнен чувствами, что в памяти всплывали только странные разрозненные куски и обрывки.
Внезапно он понял, что сейчас был совершенно счастлив.
Благополучное рождение ребенка само по себе великое событие, что ни говори - но сегодня оно означало, что Клэр безопасно прошла свое испытание, и что теперь они с ней были свободны.