Эхо войны.

Шумилова Ольга Александровна

— Но ведь главное не в этом? — я опустилась в кресло, скрестила ноги. И спокойно заключила: — Главное, что он был твоим другом. И — боюсь, в этом есть и моя вина, — единственным.

— Да. Но, фарра, вы здесь абсолютно ни при чем, — он печально покачал головой. — Вы же не обязаны искать мне друзей.

— Я должна была сделать так, чтобы ты мог найти их сам, — я вздохнула и добавила: — А вот с этим я, кажется, не справилась. Помнишь, не так давно мы договаривались, что свои проблемы ты не будешь держать в себе?

—

Фарра… Я же вижу, что…с вами. То есть, что вы заняты, — Коэни поднял на меня подозрительно блестящие глаза. — По сравнению с тем, что происходит, мои проблемы несущественны. Я не хочу вас отвлекать по пустякам.

— И поэтому, — медленно проговорила я, настигнутая внезапным озарением, — вместо этого ты рыдаешь в уголке, когда никто не видит.

Гладкая кожа вспыхнула ярким румянцем. Вся — ото лба до выреза рубахи, и я дала себе мысленный подзатыльник за то, что не догадалась раньше.

— Откуда… — его голос сорвался. Он закрыл лицо ладонями и медленно осел в кресло рядом со мной, раскачиваясь и шепча дрожащее: — Откуда…

Узкие плечи начали вздрагивать в такт голосу. Сквозь пальцы скользнула первая капля, помедлила, сверкая, и упала на широкий рукав куртки, начиная застывать крошечной льдинкой.

Я развернулась в неудобном кресле, притянула к себе вздрагивающего мальчика, положила подбородок на белокурую макушку и еще долго, бесконечно долго обнимала худенькое тело, гладила длинные гладкие волосы, ожидая, когда опустятся вцепившиеся в меня руки, когда с соленой водой, промочившей куртку до простежки, выйдет тоска, боль и безнадежность.

Ребенок. Как хорошо, что ты еще такой ребенок, который считает возможным плакать. Рыдать взахлеб на чужом плече, раз терять уже все равно нечего.

Скольким было бы легче, умей они так.

Натиск сведенных судорогой пальцев внезапно ослабел, а плечи, похоже, вздрагивают уже только по инерции. Вот и все.

Я разжала руки, Коэни выпрямился, пряча глаза, и принялся вытирать красное опухшее лицо тыльной стороной ладони.

— Подожди, — я покопалась в карманах и протянула ему платок, не блиставший белизной, но и в таком виде бывший вариантом получше перчаток.

Он вежливо кивнул, сминая в пальцах тонкую ткань. Я молчала и нейтрально рассматривала стену каюты, давая ему немного психологического пространства для маневра. По уму, следовало вообще уйти — но по нему же не стоило затевать этот разговор сейчас.

Так бывает. Вот и война еще не докатилась до нас, а времена уже наступили, жестокие, военные. Не место на них детям. Но уж если они там оказались, скидок, судя по всему, делать будет некому.

Я выждала еще четверть часа, и, когда справа перестали доноситься тихие всхлипывания, поставила локти на подлокотники, переплела пальцы и уложила на них подбородок, между делом заметив:

— Ну, так что ты думаешь по этому поводу? — едва заметный кивок в сторону ремена.

—

С нашим приходом, мне кажется, здесь стало гораздо теплее, — Коэни сложил руки на коленях и принялся их пристально рассматривать, снова занавесившись волосами. Надо думать, красные заплаканные глаза принимают нормальный вид не так быстро даже у магов.

Я задумалась.

— И потеплеет еще больше, полагаю… Вопрос в другом — достаточно ли этого будет?

— Думаю, да, — руки на коленях зашевелились. — На нем нет следов чужого воздействия, значит, в спячку он впал сам. Сам должен и выйти…

— …Если только эти следы не выветрились за давностью лет, — легко закончила я.

— Да… Наверное.

В голове завертелись кое–какие мысли, которые стоили того, чтобы их проверили. Температура… Температура, да.

— Если его удастся вывести из анабиоза, он сможет порассказать много всего интересного. Касательно местных двигательных аномалий в том числе, — я встала. — Найди Лаппо и решите как–нибудь этот вопрос. И поскорее.

У меня были свои соображения по этому поводу. И насчет «поскорее», и относительно самой идеи в целом. Мне многое не нравилось в этом деле.

А на этом корабле мне не нравилось все.

Отослав Лаппо из рубки управления в пассажирский отсек к мальчику, я отозвала Тайла в сторонку и поинтересовалась ходом работ. Мне было сказано, что модуль в принципе может лететь, и даже практически сейчас, но еще полсуток–сутки тестирования и наладки дадут ему шанс долететь куда–то дальше нашего разбитого дайра.

Я попросила заканчивать быстрее.

Оглоблю я не стала никуда отзывать, просто тихо попросила проследить, чтобы все находились внутри модуля и в любой момент были готовы к старту.

Что–то не давало мне покоя, настаивая, что вот–вот мы совершим ошибку, если не совершили ее уже. Время, прошедшее со смерти скальника, было тихим, очень тихим. Настолько тихим и безмятежным, что можно было поверить в ее случайную природу.

И все же, я не хотела рисковать тем единственным шансом, что у нас был — если снова заглохнут двигатели, на этот раз у залатанного модуля, до другого шанса мы не доживем. Если учесть, сколько прошло времени, это можно принять, как свершившийся факт.

Даже без учета продовольствия, без которого, теоретически, еще можно продержаться сколько–то дней в рабочем состоянии, необходимом для поисков, остается та самая температура, которая по ночам поднимается до приемлемой портативными обогревателями с практически умершими на данный момент батареями.

От голода умирают через месяц, замерзнуть насмерть можно за одну ночь.

Все это, выведенное огромными буквами, стояло перед моими глазами, пока я снова шла в кормовой отсек.

Все те же распахнутые двери, все те же нескользящие скобы, все та же ненормальная жара — по местным, почти полярным меркам.