Эхо вторжения
Шрифт:
Чудовище повернуло голову в сторону Вероники и ярко-голубое мерцание раз-реза глаз без зрачков зловеще сверкнуло в ее направлении.
Вероника, охваченная диким ужасом, пронзительно закричала и…, услышала спокойный голос:
— Чего ты орешь? — В дверях ее комнаты в собственной квартире стояла внушительная фигура отца. И только теперь до сознания Вероники стало доходить, что ей все привиделось в кошмарном, тяжелом сне и она, наконец, поняла, что проснулась.
— Сон плохой приснился? — Участливо спросил Букограй. — Не удивительно! Частью населения города психиатры уже занимаются. Некоторые совсем с «катушек съехали»! Ты давай-ка, бери себя в руки! Может, пока у нас с Еленой
«И, правда! — Подумала Вероника. — Второй кошмарный сон уже! Причем без видимых причин! — Она припомнила другой кошмар, приснившийся ей прямо перед началом «эпидемии». — Прямо, мания преследования какая-то!» — Она быстренько выскользнула из-под одеяла. Когда температура воздуха позволяла, Вероника всегда спала обнаженной. Это в основном было летом, и только дома, зимой отопление квартиры не всегда этому способствовало. Она накинула халат и направилась в ванную. Хотя она могла одеваться «по-военному», но пока греется чайник, можно успеть и умыться и зубы почистить.
Часы-будильник, стоявшие на полке в ванной, показывали десять часов утра. «Ну и разоспалась я! Не удивительно, что черт знает что, сниться начинает!» — Подумала она. И в проснувшемся мозгу заструились мысли по поводу сна: «Неужто опять, какой катаклизм надвигается, как в прошлый раз?»
Пока Вероника чистила зубы и смывала с себя остатки сна, она попыталась догадаться, с каким серьезным разговором заявился отец. После «освобождения» города он был у нее всего один раз — на третий день после этого события, и визит тот был коротким. Букограй тогда убедился, что с ней все в порядке, даже продуктами она на первое время обеспечена, и убежал по своим неотложным делам. В тот день он мимоходом попытался выяснить, что за личности заходили к ней во времена «черной ночи» и обеспечили ее продуктами. Но Вероника, почему-то неосознанно даже для самой себя, ничего ему не сказала, сославшись на то, что имен ей они своих не называли, а если и называли, то она их забыла.
Спустя неделю, когда жителям разрешили передвигаться в переделах города, Веронику посетила «тетя-мама» Елена и доставила ей злополучный ночной пропуск. Они провели вместе весь день, вдвоем вычистили и вымыли всю квартиру до зеркального блеска, разговаривая о происшедших событиях, но мама Лена личностями ночных гостей не поинтересовалась, хотя и знала об их визите. Она еще тогда предложила пожить пока у них с Букограем, мотивируя тем, что вместе все же спокойнее. Но Вероника отказалась. Она уже привыкла к независимости, да и была у нее слабая надежда, что Николай к ней еще придет. А как она сможет его встретить, если ее здесь не будет?
Развлекательные учреждения в городе еще не работали, и мама Лена приходила к ней почти ежедневно, за разговорами они «убивали» время. Выстирали все белье, какое только нашли, благо с водой теперь перебоев не было, наверное, потому, что многие промышленные предприятия — основные потребители воды, сейчас простаивали.
В квартиру Букограя Вероника для тех же самых целей не пошла, отказываясь и при этом приводя различные надуманные причины. Потому, наверное, мама Лена и начала что-то подозревать, и, наконец, спросила: «Да ты, наверное, ждешь кого-то? Случаем не влюбилась? Не в того ли парнишку, который тебя едой обеспечил?»
Вероника тогда густо покраснела, но ничего вразумительного вымолвить в от-вет не смогла. Да и что она могла ответить? Она и сама еще не разобралась ни в своих чувствах, ни в мотивах своего поведения.
И не сказать, что причиной этого
Отсутствие воды, да еще для женщины, в то время было самым неприятным. Не умыться, ни в туалет сходить по-человечески. Правда из-за скудного питания это ее мучило даже меньше, чем она предполагала, но крышку унитаза пришлось держать постоянно закрытой. Отсутствие нормальных санитарных условий больше всего выводило Веронику из равновесия. Ей казалось, что она покрылась потом и грязью и от нее может распространяться такое благоухание, как от скаковой лошади после призового заезда. Теперь она в большей мере могла понять блокадников Ленинграда, понять, что такое голод на самом деле.
Так что, Николай даже сам не представлял, какое богатство он притащил в ее квартиру на третий день «эпидемии», считая, что оказывает мелкую услугу. И это было для Вероники безо всяких преувеличений спасением, хотя и поголодать ей пришлось всего два полных дня. Тем не менее, Вероника обладала завидной вы-держкой, которая позволила ей, несмотря на сильный голод, и еще большую жажду, не наброситься на продукты, как только она их увидела. Увидела, как парень в прорезиненном комбинезоне сгружает с себя ее спасение. Тогда она нашла в себе силы даже задержать его, чтобы выспросить новости.
Спешивший по своим делам Николай, наверное, совсем не заметил ее состоя-ния. И только когда за ним закрылась входная дверь, Вероника первым делом доб-ралась до воды, которая к тому же оказалась минеральной. Как недоучившийся биолог-генетик, она знала, что после долгого голодания пищу нужно принимать с осторожностью, и потому для начала она ограничилась водой. И сразу же почувствовала прилив сил.
За эти темные дни квартира превратилась в трехкомнатную тюрьму, наподо-бие знаменитого замка Иф, только чуть более комфортабельную. От сумасшествия спасало только созерцание пламени свечи — единственного источника света. Тера-певтическое действие такого созерцания подтвердило где-то ранее прочитанное о таком способе медитации в целях достижения самоуспокоения.
Она не рассказывала обо всем этом ни папе Михаилу, ни маме Лене. Все из-за той же природной гордости, а может быть в большей степени упрямства, с какой стороны на это посмотреть. А в отношении того, влюбилась ли она на самом деле? Она даже не задавала себе этот вопрос, и возник он лишь у мамы Лены. Тогда она лишь смогла ответить:
— Я не знаю, мама! — Сказала она только для того, чтобы не промолчать, и в то же время постараться уйти от откровенного ответа. Да и что она могла сказать, когда сама не понимала своего состояния.