Екатерина Дашкова
Шрифт:
Возвращаясь на родину, она ехала от покоя к треволнениям, из тихой гавани к политическим штормам и в конечном счете из мира вымышленного — в реальный.
«Золотой дождь»
Первый вопрос, на который предстоит ответить: почему Дашкова заторопилась на родину? Два года еще не истекли. Попытка продать петербургский дом показывала, что княгине требовались деньги. А отказ от особняка в столице — что Екатерина Романовна в ближайшее время не рассчитывала там останавливаться. Еще в мае в Страсбурге княгиню беспокоил вопрос о найме педагогов. При спешном возвращении в Россию с большей частью из них пришлось бы расстаться. Значит, скорый выезд не планировался.
Но летом — осенью 1771 года в Спа Дашкова встретилась с принцем Карлом Зюдерманландским, двоюродным братом и наследником короля Густава III. Co времен службы в Швеции Никита Иванович Панин поддерживал тесные контакты с представителями тамошней политической элиты. С Екатериной Романовной принц разговаривал достаточно откровенно. В преддверии совершеннолетия наследника партия Панина стала теснить Орловых, нанося им поражение за поражением.
И Дашкова поспешила домой. Отметим: не к дележу пирога, а к решительной битве. С 1771 года в донесениях иностранных дипломатов замелькали отрывочные сообщения о том, что «низкие люди… желали свергнуть императрицу с престола под тем предлогом, что ей была вручена корона лишь на время малолетства сына, и возвести на престол великого князя»{585}.
Расчеты нашей героини на первых порах оправдались. Екатерина II была как никогда слаба и приняла подругу с распростертыми объятиями. Никакие благожелательные письма Дидро не могли сделать для княгини того, что сделало падение ее неприятелей. Императрица опять нуждалась во всех и опять очаровывала.
28 декабря 1771 года Екатерина II написала своему статс-секретарю Олсуфьеву: «Адам Васильевич. Пошли ты к княгине Кат. Ром. Дашковой десять тысяч рублев… Сии деньги я ей жалую»{586}. Так было исполнено молчаливое обещание, данное перед поездкой за границу. Но в новых условиях пожалование значило и новый аванс. Императрица не могла желать усиления партии Панина. На беду, Никита Иванович сам разгневал племянницу: продал петербургский дом Дашковой за полцены, причем приятелю своей любовницы. Двойное оскорбление. И тут императрица послала подруге деньги, с лихвой компенсировав урон. Она готовилась к затяжному противостоянию и нащупывала малейшие трещинки в отношениях между своими противниками.
Современные исследователи легко причисляют княгиню к партии Панина. Но сама Дашкова смотрела на себя иначе. Она оскорбилась бы, узнав, что дипломаты именуют ее «фавориткой первого министра». Напротив, княгиня считала себя самостоятельной фигурой. Она находилась в союзе с Никитой Ивановичем, а не подчинялась ему. Могла и поссориться. Поселившись у сестры Елизаветы Полянской, Дашкова жила открыто, принимала много посетителей, но дулась на Панина и отказывалась его видеть{587}. Такой разлад был на руку императрице.
Дашкову охватила такая эйфория, что она даже порвала с Каменской. Пелагея устроила скандал и была изгнана, о чем немедленно узнал Александр Воронцов. Запоздало он упрекнул сестру за недостаток благопристойности в дружбе с этой деспотичной особой{588}. Что стало причиной разрыва? Ревность компаньонки? Ясно одно: «добровольному рабству» пришел конец.
Летом и осенью 1772 года княгиня часто бывала при дворе{589}. На ее глазах совершилось падение Григория Орлова. Бывшего временщика сказочно наградили, но потребовали на год покинуть столицу{590}. Екатерина II взяла себе в фавориты предложенного партией Панина Александра Семеновича Васильчикова, человека тихого, недалекого и во всем подчинявшегося Никите Ивановичу{591}.
Для Дашковой наступила светлая полоса жизни. Подарки и пожалования сыпались как из рога изобилия. Она помирилась с дядей, понимая, что именно он теперь главная фигура на русском Олимпе. Все милости к княгине лета 1772 года следует рассматривать именно в русле победного шествия группировки Никиты Ивановича. Был нанят и меблирован дом в Петербурге. Как по мановению волшебной палочки, восстановились отношения с отцом: теперь он нуждался в деньгах, и дочь заняла ему 23 тысячи. Такой щедрый жест свидетельствовал, что Екатерина Романовна буквально умывалась золотым дождем. Позднее государыня оплатит даже пребывание своей статс-дамы в доме сестры.
Незадолго до совершеннолетия Павла, 3 сентября, императрица пожаловала подруге 60 тысяч рублей на покупку земли. Баснословная сумма. Что заставляло Екатерину II идти на такие жертвы? Ведь продолжалась война с турками. Перед праздником Павел Петрович неожиданно слег, надо полагать, что его «болезнь» была скорее дипломатического характера. Государыня во избежание эксцессов постаралась на время удалить цесаревича с глаз многочисленной публики. Иностранные послы писали, что хворь наследника на собственный день рождения — 20 сентября — вызвала волнения в городе. Ожидали, что государыня под давлением Панина поделится с сыном властью{592}. Но она пока этого не делала. 60 тысяч — такова была цена неучастия Дашковой в проектах дяди.
Сама Екатерина Романовна, впрочем, полагала, что императрица воздает ей за прошлые страдания: «Не будучи более под влиянием Орловых, она хотела увеличить мое благосостояние»{593}. Опасное заблуждение. Дашкова рассматривала очередной аванс как давно заслуженную награду и развязывала себе руки на будущее в тот самый момент, когда Екатерина II пыталась их связать.
«В плачевном состоянии»
Такое несовпадение взглядов повело к печальным последствиям. Уже весной 1773 года княгиня неожиданно оказалась с детьми на даче в Кирианове и почему-то не могла выехать в Петербург. Летом она не сумела лично поздравить императрицу с военными победами. А осенью — вынуждена была отправиться в Москву, где пребывание носило характер новой опалы.
В «Записках» об этих перипетиях говорится крайне бегло, так, словно Дашкова заглянула в Петербург, получила подарки и уехала в Первопрестольную, как только последствия Чумного бунта были изглажены. Между тем московская чума кончилась еще к зиме 1771 года. Если наша рачительная героиня намеревалась вскоре покинуть Северную столицу, следовало переждать у сестры. Наем дома, покупка мебели, посуды и белья — солидная трата — свидетельствовали о намерении остаться.
Любопытные сведения сообщил декабрист М.А. Фонвизин, племянник Дениса Ивановича, драматурга и ближайшего сотрудника Панина по Коллегии иностранных дел. «В 1773 или 1774 г. — писал он, — когда цесаревич Павел достиг совершеннолетия и женился… граф Н.И. Панин, брат его фельдмаршал П.И. Панин, княгиня Е.Р. Дашкова, князь Н.В. Репнин… митрополит Гавриил и многие из тогдашних вельмож и гвардейских офицеров вступили в заговор с целью свергнуть с престола… Екатерину II. Павел Петрович знал об этом, согласился принять предложенную ему Паниным конституцию, утвердил ее своею подписью и дал присягу… Душою заговора была великая княгиня Наталья Алексеевна, тогда беременная»{594}.
Рассказ Михаила Фонвизина, переданный со слов дяди, изобилует неточностями. Из-за этого некоторые исследователи склонны не придавать ему значения{595}. Другие, напротив, видят в словах декабриста отражение реальных событий{596}. На самом деле племянник драматурга слил воедино несколько заговоров. В одном принимали участие братья Панины, а другой, более поздний, сложился в среде молодого окружения Павла Петровича в 1775–1776 годах.