Екатерина Дашкова
Шрифт:
На этом приключения курьера не закончились. Он принял участие в разгроме католической церкви и был схвачен. Проявление вероисповедной нетерпимости должно было задеть княгиню. Совсем недавно она наставляла сына: «Относительно религиозных мнений, где бы ты ни соприкасался с ними, должен уважать их. Серьезное или шуточное опровержение их, каковы бы они ни были, оставляет по себе самое горькое и оскорбительное впечатление на человеке и никогда не забывается»{669}. Мудрые слова. И тут единокровный брат Дашковой громит храм!
Восстание продолжалось в течение пяти дней. Парламент отклонил петицию, в ответ манифестанты нападали на членов палаты лордов, ломали их кареты, потом двинулись в район Мурфилд, где проживало много ирландцев, громили дома католиков, ворвались в сардинское и баварское посольства, взяли штурмом Ньюгейтскую тюрьму, заключенные которой разбежались. На сожженных стенах узилища написали «King Mob» — Король Толпа. Чем не Бастилия? Лондон охватили поджоги. 6 июля число бунтующих достигло ста тысяч. Было введено военное положение, в город вступили войска, которым удалось подавить мятеж{670}. По официальным данным, оказалось убито 285 человек, по неофициальным — около полутора тысяч, не считая жертв пожаров. За участие в беспорядках было казнено 25 бунтовщиков. Однако судьба иностранного подданного, чрезвычайного курьера подполковника Ивана Ронцова не могла решиться без консультаций с Петербургом.
Благодаря хлопотам посла И.М. Симолина «антузиана» освободили из полиции. Ему было приказано немедленно покинуть Англию. По прибытии в Россию Ронцова арестовали. Императрица призвала для совета английского посла Джеймса Гарриса. «Я отвечал ей, что ее милосердие равняется ее справедливости, — доносил он в Лондон, — и я надеюсь, что она не применит к нему особенно строгого наказания, объяснив его поступок… заблуждением и необузданностью молодости»{671}. Такого ответа императрица и ждала.
Ронцов был наказан очень мягко — временным увольнением со службы и повелением жить в деревне. Причину подобной снисходительности искали в прошлых, мимолетных отношениях государыни с молодым подполковником. В 1778 году возникли слухи о возможном возвышении Ивана Романовича. После отставки С.Г. Зорича с поста фаворита императрица якобы заколебалась в выборе{672}. Она остановила милостивый взгляд на красавце И.Н. Римском-Корсакове — «Пирре царе Эпирском». Но придворные продолжали приписывать Ронцову краткую роль статиста в куртуазной постановке{673}. Уже одно это делало Ивана Романовича крайне неприятным для Дашковой лицом.
«Сносный Помпей»
Тем временем лондонский свет готов был увидеть в княгине закулисную соучастницу беспорядков. Особенно усердствовал Уолпол: «Эта скифская героиня» «чувствовала революцию в воздухе!» «Ее побочный брат Ранцов был арестован… она сама в среду послала к лорду Эшберхему записку о том, что его дом был намечен к разрушению». При таких условиях долго задерживаться в английской столице княгиня не могла. Хотя бы ради сына. Описывая ее появление «с толпой татар» на одном из вечеров, Уолпол мимоходом бросил: «Парень — вполне сносный Помпеи»{674}.
Почему Помпеи? Менее всего Павел Михайлович внешне походил на древнеримского героя. Однако Помпеи — противник Цезаря, защитник республиканских свобод. Мать-заговорщица, мать-гражданка воспитывала сына для грядущих битв. Такой смысл вложен в это прозвище. Следует констатировать, что уже в Англии, без всяких усилий со стороны юноши, о нем заговорили как о будущем политике.
О том, как сами Дашковы воспринимали ситуацию, косвенным образом свидетельствует письмо молодого князя Эдмунду Берку. Прибыв в Бат, семья была настолько напугана лондонскими сплетнями, что никого не принимала. Тем более Берка, слывшего защитником католиков («Сделайте что-нибудь для Ирландии! Сделайте же хоть что-нибудь для моего народа!» — взывал он к королю){675}. Философу было отказано во встрече. Спохватившись, Павел написал извинительное послание. Поскольку недавно Берк проиграл на выборах в палату общин, князь выразил примечательную мысль: «Родиться, как Вы, в свободной стране, быть, как Вы, членом Сената свободного государства… было бы моим самым сокровенным желанием… И огромным несчастьем этой страны, знаком ее морального разложения, является то, что она по собственному желанию отказалась от полезных услуг такого талантливого и глубоко уважаемого человека»{676}.
Либо Павел полностью впитал взгляды матери, либо писал под ее диктовку. Несчастье России в том, что она отказывается от услуг княгини. Видимо, наша героиня была не готова к тому, что и при парламентском строе талантливый человек может проиграть на выборах.
Тем более о «моральном разложении» свидетельствовали слухи насчет фавора. Сама Екатерина Романовна якобы озаботилась сопровождавшей сына молвой в Лейдене, когда встреченный там Орлов прямо заявил, что молодой Дашков станет фаворитом. Но правда состоит в том, что княгиня буквально бежала из Лондона, боясь невыгодных параллелей между Ронцовым и Павлом.
В отличие от лондонского эпизода история со слухами вокруг сына рассказана княгиней в мемуарах очень подробно. Зачем понадобилось касаться щекотливого вопроса? Княгиня без ущерба для «Записок» опускала и более значимые эпизоды. Но на сей раз промолчать она не могла. Повторим, что книга предназначалась в первую очередь для публикации в Англии, а британский читатель был знаком с вышедшей в 1787 году брошюрой сэра Джона Синклера «Общие наблюдения, касающиеся настоящего состояния Российской империи», где о Дашковой говорилось, что она жаждала назначения сына фаворитом, но делу помешал Потемкин{677}.
В мемуарах требовалось изменить сложившееся мнение. Показать, что слухи о фаворе возбудил вечный антипод Дашковой — Орлов. «Трудно представить себе более красивого юношу», — якобы заявил старый враг. И далее уже самому Павлу Михайловичу: «Я убежден, что вы затмите фаворита», он будет «принужден уступить вам свое место». Дашкова повела себя, как подобает строгой матери: «Эта странная речь заставила меня жалеть, что сын при ней присутствовал; я поскорее выслала его из комнаты… Когда мой сын вышел, я выразила князю свое удивление, что он обращается с подобными словами к семнадцатилетнему мальчику».
Отповедь не возымела действия. Слухи переползли вслед за Дашковыми из Голландии в Париж. «Как же сделать известным, где следует, что… я не только не строю столь нелепых планов, но и прихожу в ужас оттого, что они зародились в голове Орлова?» — недоумевала Дашкова. Ответ тогдашнего собеседника княгини А.Н. Самойлова, племянника Потемкина, прозвучал несколько двусмысленно: «Императрица знает вас слишком хорошо». Так поверит она или нет? Но главное — как оградить карьеру Павла? «Меня тревожил не страх, что мой сын не попадет в фавориты, а опасение, что настоящий фаворит, боясь соперничества сына, будет тормозить его службу и даже вовсе удалит его от императрицы»{678}.