Екатерина и Потемкин. Тайный брак Императрицы (Екатерина и Потемкин. Фаворит Императрицы)

Павлищева Наталья Павловна

Что-то подсказало не поднимать шума, чтобы не унижаться еще больше, лучше иные меры принять. Но письмо требовало срочной отправки, и Екатерина просто подошла к одному из игравших, наклонилась к уху и тихонько попросила отнести письмо вниз:

— А пока — за тебя поиграю, чтоб не пропадало.

Тут сидевшие опомнились, повскакивали.

— Сидите, сидите! Коли колокольчика не слышите, так и продолжайте.

Григорий разобрался по-своему, одному из слуг выбил пару зубов и обещал, что ежели еще раз на любой зов сломя

голову не прибегут днем или ночью, то собственноручно повыломает всем остальным без разбора прав или виноват не только зубы, но и ребра, и голыми на мороз выставит.

Глядя на рослого, сильного, словно бык-двухлеток, фаворита императрицы, слуги поверили, что так и будет.

— Чего ты, Катя, их уговариваешь? Сама справиться не можешь, мне скажи или Алехану. Завтра строем ходить будут. Как же ты империей управлять собираешься, коли с десятком слуг совладать не можешь?

В таких случаях Орлов чувствовал себя сильным и уверенным. Но бывали минуты, когда Екатерина смотрела ледяным взглядом своих голубых глаз и ее голос тоже отливал серебристым металлом. Тогда лучше подчиняться. Григорий помнил, как в сердцах императрица послала к черту Бестужева. Не посмотрев ни на чины, ни на возраст. Катю лучше не сердить…

За Потемкиным в Лавру пришлось ехать, хотя Орлов очень хотел бы, чтобы тот так и остался монахом.

— Где тут у вас монах Потемкин?

— Кто?

— Ну, инок или кто он?

— У нас фамилий нет, все братья. А Григория Александровича сейчас позовут, он не монах и не инок, постриг не принимал.

— А чего он тут делает?

— Просто живет да душевного спокойствия набирается.

Орлов вздохнул:

— Спокойствия хватает, это верно. Тихо, как на кладбище… Зови, мне недосуг, государыня за ним прислала.

Пришедшего Потемкина едва узнал: тот оброс бородищей, сильно похудел, глаз перевязан… Пышущий здоровьем, красивый и уверенный в себе Орлов смотрелся рядом с ним просто великаном, хотя были одного роста. У Григория отлегло от сердца, такой Потемкин ему не опасен, это не соперник.

— Государыня желает тебя видеть. Чего со службы-то удрал?

Единственный глаз Потемкина глянул насмешливо:

— Тебе ли не знать? К чему я государыне? То Протасова приезжала с приветом, то ты вот…

— Ах, вот кто донес…

— Государыне скажи, что постриг принять решил. За самоволие прощения прошу, потому как сначала болен был сверх меры, а после не решился о себе напоминать. Я думал, вы с Алеханом сами ей сказали.

— Не столь ты важная птица, чтоб о тебе с императрицей речи вести. А про болезнь свою сам скажи. Велено мне тебя привезти живого или мертвого.

— Зачем?

— Это ты у нее и спроси! — огрызнулся Орлов. Очень не хотелось говорить, но совесть не позволила скрыть. — О беде твоей знает, но к делу приставить хочет. К какому, не знаю, не спрашивал. Собирайся.

— Завтра приду, Гриш. Видишь

ведь каков, разве в таком виде во дворце показываются?

Почему-то именно этот почти домашний, примирительный тон Потемкина примирил с ним фаворита, словно бородатый тезка уступал ему первенство, добровольно отходил в тень.

— Ладно, скажу, что завтра будешь. Поутру пораньше пришлю за тобой карету.

— Я из дома поеду.

— Да ты небось и в седле сидеть разучился!

— Этому и за десяток лет не разучишься.

Под сводами собора среди церковной тишины раздался смех.

— Ладно, — Орлов хлопнул приятеля по спине, — скажу, что утром будешь.

Григорию Александровичу казалось, что стук его сердца заглушал звук шагов. Он шел по Зимнему к императорскому кабинету и гадал, что услышит.

Выбрит, пострижен, вымыт, портной колдовал всю ночь, но мундир все равно широк, худобу скрыть не удалось… Глаз под повязкой… Но самое страшное — уверенности залихватской поубавилось.

По ходу отмечал перемены. По всему дворцу дежурные, как прежде было при Елизавете Петровне в старом дворце, на некоторых форма иная, каждый глазом косил на его повязку на левой стороне лица. Не все знали, кто он и что он.

В приемной новые секретари, правда, камердинер Зотов узнал, расплылся в улыбке:

— Григорий Александрович… да ты никак уполовинился? Худющий, точно из лазарету… Сейчас доложу, что пришел. — Шепотом добавил: — Спрашивала уже…

Секретари сразу другим взором глянули, если государыня ждала да спрашивала, значит, человек важный. Когда уже за Потемкиным закрылись двери в кабинет, секретарь, взятый совсем недавно, поинтересовался у Зотова:

— Кто это?

— Григорий Потемкин.

Глядя, как секретарь пожимает плечами, камердинер хмыкнул:

— Помяни мое слово, этот еще себя покажет. Ума в башке на десятерых, только вон видишь, окривел малость. Но он и с одним глазом крепче, чем некоторые с двумя.

И непонятно, кого он в виду имел…

Потемкин шагнул в кабинет с бешено бьющимся сердцем, поклонился.

Екатерина единым взглядом оценила все: повязку, худобу, потухший взгляд.

— Здоров ли, Григорий Александрович?

— Благодарствую, Ваше Величество.

— О твоих напастях наслышана, помочь не могу, но не хочу, чтоб в одиночестве пропадал. Твоя голова России надобна. Коли можешь послужить, так не прячься.

— Я могу, только как, Ваше Величество?

Он намеренно не звал матушкой, словно подчеркивая образовавшуюся меж ними пропасть.

Да уж, такая пропасть, что и не перепрыгнуть, не то что перешагнуть… Екатерина старалась не смотреть на повязку, правда, не портившую красивое лицо Потемкина, напротив, черная ткань на лице придавала ему этакое разбойничье очарование. Одного не хватало Екатерине — блеска во втором глазу.