Екатерина II: алмазная Золушка
Шрифт:
Петр III ничего не замечает, но обстановка накаляется, накаляется… Два нетерпеливых гвардейца, Пассек и Баскаков, даже приходят к Екатерине с предложением не мудрствовать, а попросту прирезать Петра. Петр с Елизаветой Воронцовой каждый вечер прогуливается в парке, на правом берегу Невы, по Петровской набережной - как обычно, без всякой охраны, даже без свиты. Ткнуть его кинжалом - проще простого, они, Пассек с Баскаковым, готовы лично…
Екатерина их отговорила - ей, надо полагать, вовсе не улыбалось оказаться замешанной в такую откровенную уголовщину. Если дело сорвется, получится очень уж неприглядно…
Кое-что все же просачивается, в заговор уже вовлечена масса народа, начинают болтать… К Григорию Орлову кто-то приставляет
Глава седьмая
С некоторых пор, полное впечатление, о перевороте уже прекрасно знала каждая собака, поскольку языки по русскому обычаю то и дело развязывались, особенно за бутылкой. Предприятие велось не особенно искусно. Не зря Фридрих Великий говорил потом: «Их заговор был безумен и плохо задуман». Французский дипломат Беранже, знавший о том, что императрица просила денег у Бретейля, увидел «столько тумана в голове господина Одара, столько лиц, замешанных в этой тайне, такую бессмыслицу в их поступках и такое бессилие», что не сомневался в полном провале заговора.
Правда, это была точка зрения иностранцев, в общем, знавших историю российских переворотов, но меривших, пожалуй что, на свой европейский аршин. Не исключено, что, по их убеждению, «настоящий» переворот должен был выглядеть как-то респектабельнее, что ли - без пьяной болтовни в кабаках, этак аккуратненько, размеренно…
Но в том-то и суть, что в России успешнейшим образом прокатывали именно такие вот мятежи: шумные, грубые, нескладные, лишенные всякой тонкости. Чтобы возвести на престол Екатерину I, хватило двух выстроенных во дворе гвардейских полков - и оравы пьяных офицеров, ввалившихся в зал, где судьбу трона взялись было решать господа сенаторы. Елизавета обошлась неполной ротой. Фельдмаршал Миних после смерти Анны Иоанновны свергал вроде бы всесильного Бирона и вовсе уж ничтожными силами: хватило парочки взводов…
А у Екатерины, по тогдашним же подсчетам, к моменту переворота было вовлечено сорок офицеров и десять тысяч солдат…
Но бардак, разумеется, царил нешуточный. Екатерина впоследствии сама признавалась в этом французскому писателю Дидро, прилежно запечатлевшему ее слова: «Она низводила свои личные заслуги и заслуги других почти на нет; она говорила, что все они были опутаны какими-то невидимыми нитями, которые вели их вперед, они сами не знали - куда».
Так в жизни тоже бывает: масса людей хочет одного и того же, и оттого в итоге все получается как бы само собой…
Насколько можно теперь судить, сам Петр III до последнего момента ни о чем не подозревал. Дело тут не в его глупости и нераспорядительности (ни того, ни другого в его характере как раз не имелось). Вероятнее всего, главная причина в том, что он так и остался иностранцем. Уверенным, что все в жизни руководится законом и порядком. Поскольку он - законный хозяин страны, то с ним ничего случиться не может. Зато Екатерина, наоборот, вполне прониклась русскими нравами…
К тому же императора начинали откровенно предавать даже люди, в заговор никаким боком не вовлеченные. Столичный полицмейстер генерал Корф, в чьи обязанности как раз и входило бороться со всевозможными заговорами, уже думал в первую очередь о том, как устроить собственную судьбу. О чем откровенно и подробно рассказывает в своих «Записках» Андрей Болотов, в то время занимавший при Корфе немаленький пост: «Генерал наш, будучи хитрым придворным человеком и предусматривая, может быть, чем все это кончится, и начиная опасаться, чтобы в случае бунта и возмущения или важного во всем переворота не претерпеть и ему самому чего-либо, яко любимцу государеву, при таковом случае уже некоторым образом и не рад был тому, что государь его отменно жаловал, и потому, соображаясь с обстоятельствами, начал уже стараться себя понемногу от государя сколько-нибудь
Не остается никаких сомнений, что генерал-полицмейстер Корф был человеком трусливым и слабовольным: смелый и решительный деятель (вроде Орлова), наоборот, увидел бы для себя великолепный карьерный шанс как раз в разгроме заговора - за подобные заслуги коронованные особы награждают самым щедрым образом…
Офицеры Корфа были ему под стать. Болотов описывает долгие, унылые беседы, которые они меж собой вели: все прекрасно знали, что надвигается (как-никак сидели на агентурных донесениях!), и страшно опасались, что, когда грянет переворот, заодно с Корфом и их, несчастненьких, распихают по темницам. О том, чтобы должным образом выполнять служебные обязанности, и речи не шло…
Меж тем сам Болотов попал в нешуточный переплет. К нему вдруг начал откровенно липнуть Григорий Орлов, старый друг и сослуживец по Кенигсбергу - в гости зазывал, в закадычные приятели набивался, звал сесть и поговорить «по душам».
Болотов прекрасно понимал, что к чему: Орлов просто хотел ради надежности обзавестись своим человеком в канцелярии генерал-полицмейстера. И прямо-таки заходился в тоскливой безнадежности: и отказать Орлову было страшно, и примкнуть к заговору - еще страшнее. Кто может знать, чья возьмет?
Капитан Болотов разрубил узел по-своему. Поскольку «обстоятельства в Петербурге в то время становились час от часу сумнительнейшими», он начал форменным образом рваться в отставку. Благо согласно указу Петра «О вольности дворянской», офицер в мирное время отставки мог добиться легко.
Болотов не вылезал из Военной коллегии - и, получив желанную бумагу об отставке, бегом, по его собственному признанию, пустился с Васильевского острова, раздавал денежки всем встречным нищим, забежал мимоходом в церковь, заказал отслужить молебен, потом, не мешкая, велел заложить возок, прыгнул в него, велел кучеру нахлестывать - и вихрем умчался из Петербурга. Всего за шесть дней до переворота.
Не будем к нему слишком строги - у нас нет никакого морального права упрекать человека, два с половиной столетия назад оказавшегося перед непростым жизненным выбором. Как-никак именно этот отставной капитан стал одним из родоначальников русской агрономической науки, а его «Записки» в трех томах - ценнейший источник сведений о России того времени…
К слову, глупая случайность могла привести и к тому, что не сложилась бы карьера у будущего знаменитого поэта Гаврилы Романовича Державина. Его, рядового-преображенца, что-то слишком уж долго обходили капральским чином - и молодой Гаврила решил уйти из полка. Его старый знакомый по Казани пастор Гельтергоф был вхож к Петру, знал многих придворных и всерьез обещал Державину устроить его в императорскую голштинскую гвардию, причем прямо в офицеры («голштинской» эта гвардия была только по названию, в ней служило и много русских). Но буквально через пару дней после этого разговора грянул путч, и рядовой преображенец Державин как раз и оказался среди триумфаторов. А устройся он голштинским офицером, его карьера, никаких сомнений, сломалась бы, как сухое печенье. Вот от таких случайностей порой (вспомните Вальтера Скотта!) и зависит Большая Литература…
Отношения меж Петром и Екатериной разладились окончательно. Петр ни капельки не верил, что наследник Павел - его сын (с какого такого перепугу, если они с женой давным-давно не занимались тем, отчего и берутся дети?!) и супругу откровенно ненавидел - вплоть до того, что на званом обеде во всеуслышание обложил ее «дурой». А потом отдал приказ об аресте Екатерины - и его с превеликим трудом отговорили придворные. Принято считать, что оба эти поступка - результат злоупотребления спиртным, но, скорее всего, взаимная ненависть уже достигла такого градуса, что прорывалась и на трезвую голову…