Екатерина II: алмазная Золушка
Шрифт:
Ну, в прямым начальником Радищева по означенному ведомству был граф Воронцов (как уже поминалось, брат знаменитой княгини Дашковой). Человек опять-таки «сложный и неоднозначный»: Потемкина он открытым текстом порицал за казнокрадство и роскошный образ жизни, но именно при Воронцове в ходе очередной бухгалтерской проверки на петербургской таможне неведомо откуда оказалось полтора миллиона неучтенных денег. Радищев, по его показаниям на следствии, обнаружив эти денежки, передал их Воронцову. После чего полтора миллиона куда-то загадочным образом испарились. Едва генерал-прокурор Сената Вяземский официальным образом поинтересовался, где полтора миллиона, воронцов моментально ушел
Так вот, вокруг Воронцова, как это обычно бывает, сколотилась целая «партия», в которую входил и Радищев, пользовавшийся доверием и покровительством начальника и по его протекции только что получивший орден св. Владимира. Одна из глав «Путешествия» под названием «Спасская Полесть» - неприкрытый выпад против Потемкина, весьма прозрачно изображенного в виде некоего военачальника, погрязшего в роскоши и взяточничестве…
Радищев, кстати, чтобы издать свою книгу частным и тайным образом, провернул интересную операцию. Несколько хорошо знакомых ему по издательских делам наборщиков, корректоров и печатников он, изображая бескорыстного благодетеля, устроил к себе в таможню досмотрщиками судов, приходящих в порт. Естественно, все они моментально начали грести взятки с владельцев грузов. Радищев знал, да помалкивал. А потом открытым текстом потребовал ответной услуги. И все эти издательских дел мастера в глубокой тайне подготовили и напечатали 600 экземпляров книги. Не посмели ни отказаться, ни донести куда следует о крамольной книжке - моментально всплыли бы их собственные грешки…
Потемкина в персонаже книги узнали моментально. С. Н. Глинка вспоминал: «В сильной вылазке против князя Григория Александровича ор (Радищев - А. Б.) представил его каким-то восточным сатрапом, роскошествующим в великолепной землянке под стенами крепости».
Самого Потемкина этот явный «пашквиль» абсолютно не задел. Он-то как зраз уговаривал Екатерину оставить книгу без последствий: «Я прочитал присланную мне книгу. Не сержусь. Рушением очаковских стен отвечаю сочинителю. Кажется, матушка, он и на вас возводит какой-то поклеп. Верно и вы не понего-дуете. Ваши деяния - ваш щит».
Вполне невозможно, Потемкин бегло пробежал только отведенные ему самому страницы и не обратил внимания на пропаганду «естественного самосуда» - а вот Екатерина моментально поняла, к чему такие теории могут привести… Оскорблена она была еще и на неблагодарность Радищева: «Грех ему! Что я ему сделала? Я занималась его воспитанием, я хотела сделать из него человека полезного Отечеству».
Это была чистая правда: в свое время именно Екатерина, прослышав о подающем большие надежды юноше по имени Саша Радищев, оплатила его обучение в Лейпцигском университете…
Между прочим, на следствии против Радищева интересовались не только литературой и идеологией, но и вещами гораздо более приземленными - состоянием дел на Петербургской таможне. Той самой, где в шкафу или под столом валялись неучтенными полтора миллиона неизвестно куда исчезнувших потом рублей. Но Воронцов, смывшись в свой бессрочный отпуск, увез в имение чуть ли не всю финансовую документацию таможни (в те времена высокопоставленные лица проделывали подобные фокусы запросто), а там бумаги опять-таки неведомо куда пропали,
Потемкин, конечно, давал массу поводов для критики - но сплошь и рядом сплетники обвиняли его в том, в чем он был не грешен совершенно. Болтали, например, что князь ради своих любимых устриц гоняет в столицу из Новороссии государственных курьеров, едут они якобы с важными казенными бумагами, а на деле - чтобы купить для начальника бочонок устриц и отвезти их опять-таки за государственный счет на тысячу верст.
Эту сплетню старательно изложил в своей книге Радищев, в выражениях не стесняясь: «в молодости своей натаскался по чужим землям», «полез в чины», «стал у устерсам (устрицам - А. Б.) как брюхатая баба, спит и видит, чтобы устерсы кушать».
Между тем Потемкин устриц не любил, вообще предпочитал русскую кухню (что в те утонченные времена считалось проявлением «грубости вкуса» и служило предметом насмешек). К тому же критиканы, люди от государственных секретов далекие, не подозревали, что подобные поездки курьеров Потемкина «за лакомствами» или за «дамской галантереей» порой служили просто-напросто прикрытием для серьезнейших операций. Как это было, скажем, с «французским маршрутом»: в революционный Париж приехал личный курьер Потемкина, отягощенный большой суммой денег. Он охотно объяснял всем и каждому, что по поручению светлейшего должен раздобыть в Париже бальные туфельки для Екатерины Долгоруков: этакий кузнец Вакула, разве что без черта…
На самом деле деньги предназначались чиновнику французского министерства иностранных дел, который за хорошую плату изъял из архивов и передал посланцу Потемкина кучу важнейших документов о переговорах насчет союза меж королем Людовиком XVI и Екатериной: в Петербурге не хотели, чтобы столь серьезные материалы попали в руки к новым революционным властям… Не посвященные в этакие тонкости посторонние долго сплетничали: вконец разложился светлейший, за черевичками для своей симпатии курьера в Париж гонял… А посвященные усмехались под нос и, разумеется, помалкивали.
Историк Масон писал о Потемкине: «Потемкин от всех его коллег отличает одно: потеряв сердце Екатерины, он не утратил ее доверие. Когда честолюбие заменило в его сердце любовь, он сохранил все свое влияние, и именно он доставлял новых любовников своей прежней наложнице. Все последовавшие за ни фавориты были ему подчинены, кроме одного».
Этот один, последний фаворит Екатерины - Платон Зубов, двадцатидвухлетний прапорщик гвардейского полка, попавший в «случай» помимо Потемкина. На него обратила внимание сама Екатерина. По отзывам современников, вьюнош красивый, но без особого ума. По некоторым свидетельствам, с ним теми же трудами занимался и его девятнадцатилетний брат Валерьян.
Ума, впрочем, Платону Зубову хватало, чтобы хапать где только возможно и помаленьку захватывать в свои руки все государственные дела. Он не мог рассчитывать свалить Потемкина в совершеннейшую отставку, но начал причинять немалое беспокойство князю. Так что последний год жизни Потемкина был не на шутку омрачен. Екатерина, увы, старела, была уже не та, что прежде и, очарованная новым любимцем, слишком многое ему позволяла. Из прапорщиков - в генерал-фельдцехмейстеры, всей российской артиллерии командир, флигель-адъютант и шеф Кавалергардского корпуса, и так далее, и тому подобное… Потемкин поначалу проглядел прыткого молокососа, но потом встревожился. Сохранилось его высказывание «Зуб болит, надо бы вырвать…»