Екатерина Медичи. Итальянская волчица на французском троне
Шрифт:
Екатерина, упорно не желавшая разорвать сношения с Конде, 9 июня отправилась в Тури, где встретилась с вождем мятежников. Дружески-обезоруживающе, она поцеловала его в губы, как было принято среди членов королевской семьи. Каждого из участников встречи сопровождал эскорт, состоящий из сотни человек. Гвардейцы Екатерины, в королевском пурпуре, контрастировали людьми Конде, одетыми в белое, подобно своему вождю — этот цвет был принят в гугенотской армии. Екатерина, пораженная их выбором, ибо белый традиционно считался траурным, а также цветом бедности и простоты, спросила Конде: «Мсье, почему ваши люди одеты, как мельники?» Он отвечал: «Чтобы показать, мадам, что они могут побить ваших ослов». В то время как эти двое беседовали, их охрана ожидала снаружи, и один из гугенотов написал впоследствии: «В свите королевы я увидел с десяток старых друзей, каждый был дорог мне, как брат; и они спросили разрешения у своего офицера поговорить с нами. Вскоре два отдельных строя в красном и в белом смешались, и, когда пришло время опять
Несмотря на все попытки, Екатерина не добилась от беседы с Конде большего, чем обещание новой встречи. Она произошла спустя несколько недель, где королева встретилась и с другими вождями гугенотов. Пока велись эти бессмысленные переговоры и Екатерина пыталась удержаться на почти невозможной позиции «над схваткой», обе стороны искали помощи за рубежом. Гугеноты обратились в Женеву, к германским протестантским князьям и королеве Елизавете Английской. Изначально Елизавета предлагала себя в роли посредника между сторонами, но, так как ситуация во Франции накалялась, ей захотелось вмешаться в это дело. Поскольку Мария занимала шотландский трон, Елизавета не желала больше видеть, как Гизы доминируют во Франции. Делегаты от Конде прибыли в Англию, и 20 сентября 1562 года подписали договор в Хэмптонкорте. В обмен на Гавр, который впоследствии предполагалось заменить на Кале (что, собственно и составляло интерес королевы), она послала шесть тысяч человек, которые немедленно приступили к ремонту укреплений в Гавре.
Екатерина и члены католического триумвирата тем временем сами обратились за помощью. В первую очередь дворяне Франции были обложены тяжелым налогом: нужно было собрать 300 тысяч экю. Филипп Испанский, возликовав, что Франция, наконец, объявила полную и открытую войну гугенотам, послал Гизу 10 тысяч пехотинцев и 3 тысячи кавалеристов. Екатерина получила деньги также от папы римского, правителей Флоренции и Венеции. Швейцарские наемники и прочие иностранные войска были наняты для пополнения хорошо организованной королевской армии. Начало противостояния, ныне называемого «Первой религиозной войной», можно охарактеризовать как период особо ожесточенных бесчинств на местах, совершаемых обеими сторонами, сводящими старые счеты. В Сансе гугеноты перерезали горло монахам местного монастыря; в Туре утопили две сотни протестантов, в Анжере герцог Монпансье обезглавил тех восставших, которых сумел захватить. Ярость нетерпимых сторонников старой и новой религий разжигала еще более глубокую ненависть. Из урны в Сен-Дени украли и сожгли сердце Франциска II. Были осквернены и другие королевские могилы. Резня и смертоубийства на юге Франции оставляли целые области разоренными. В Гиени протестанты поначалу имели значительный успех, но затем Блез де Монлюк, один из прославленных сподвижников Генриха II, одержал там внушительную победу, хотя почти весь Лангедок еще оставался в руках гугенотов.
Королевские войска захватили Пуатье и Бурж, после чего двинулись дальше в Нормандию, собираясь вернуть Руан, оборону которого вел Габриэль Монтгомери, молодой дворянин, чьим копьем был сражен Генрих II. Екатерина изгнала Монтгомери, хотя сам Генрих снял с него всю вину и на смертном ложе не раз повторял, что желает, чтобы юношу не преследовали и не наказывали. Это не подействовало на королеву-мать. Она считала, что Монтгомери следовало наказать. Ей он казался виновником чуть ли не всех бед в королевстве, ибо, останься Генрих в живых, во Франции не случилось бы подобных беспорядков. Пылая ненавистью к человеку, который «убил» ее мужа, она решила «свершить акт правосудия». Хотя Екатерине не была свойственна та мстительность, которую ей впоследствии приписывали, но в этом случае она действительно желала вендетты.
В середине октября, во время обстрела Руана, королева-мать прибыла в форт Сент-Катрин, расположенный на холме над городом, чтобы выяснить, как продвигаются войска ее сына. Она привезла с собой короля, дабы вселить уверенность в сердца воинов, но держала его в укрытии. Выслушивая военных экспертов, излагавших свою стратегию, она выглядела скорее как король-полководец, а не сорокатрехлетняя женщина-королева. Оживленная, вникающая во все, она переходила от бастиона к бастиону, глядя, как орудия палят по мятежникам. И Гиз, и Монморанси уговаривали ее не выходить открыто на бастионы, но она смеялась над их страхами, повторяя: «Моя храбрость так же велика, как и ваша». Они же не преувеличивали риска, которому она подвергалась. Когда Антуан де Бурбон, стоявший на одной из передовых позиций, ощутив потребность справить нужду, отошел в кусты — чуть поодаль от своих людей — он тут же получил ранение в левое плечо из аркебузы. Гиз, обнаруживший Бурбона распростертым на земле, поднял его и велел отнести к хирургам. На первый взгляд рана не казалась смертельной, но, несмотря на мучительные попытки врачей, пулю так и не обнаружили. Амбруаз Парэ, который в свое время пользовал Генриха II на его смертном ложе, обеспокоился. Впоследствии он писал: «Г-н де ла Рош-сюр-Йон, особенно любивший короля Наваррского, отозвал меня в сторонку и спросил, не смертельна ли рана. Я отвечал, что так оно и есть… Он спросил других [хирургов]… и они ответили, что очень надеются: король, их господин, поправится, и это доставило принцу большую радость».
Екатерина прибыла к ложу Бурбона, взяв с собой Гиза и кардинала де Бурбона, брата Антуана. Лекари и хирурги уверяли их, что больной поправится. Один Амбруаз Парэ был настроен пессимистически и позднее писал: «Я не собирался изменять свое мнение до тех пор, пока не увижу признаки настоящего выздоровления». Пока лекари совещались, к радости католиков, Руан был взят. Раненый Бурбон попросил, чтобы его внесли в город через брешь в воротах Сент-Илер, поэтому стену его комнаты сломали, и победоносные воины внесли его в город. Вскоре выяснилось, что диагноз Парэ оказался верным: рана воспалилась, началась гангрена. Хирург вспоминал, как страдал Бурбон: «Было необходимо вскрыть рану на руке, из которой шел запах столь отвратительный, что многие люди, не в силах выносить зловоние, были вынуждены оставить комнату». К несчастью, гной выпустить не удалось, пациент бредил, лихорадка все усиливалась. Он попросил, чтобы его увезли из Руана, где воздух отличался спертостью, и прокатили по Сене на галере. Конец его приближался, и Бурбон перед лицом смерти вел себя столь же нерешительно, как и в жизни. И католики, и протестанты, желая духовного спасения высокородного господина, оспаривали друг у друга его душу. 9 ноября он исповедался католическому священнику, но на следующий день, придя в сознание, объявил: «Я желаю жить и умереть как лютеранин». В ночь на 17 ноября, спустя месяц после ранения, смерть — единственное, в чем Бурбон мог быть уверен, — пришла за ним. Его последние слова были обращены к итальянскому камердинеру, которого он очень любил. Схватив его за бороду, Бурбон прошептал: «Служи моему сыну хорошо, и пусть он как должно служит королю».
Кончина Антуана сделала его восьмилетнего сына Генриха первым принцем крови и наследником трона Франции после сыновей Екатерины. К этому времени Генрих покинул двор, чтобы присоединиться к своей матери, Жанне д'Альбрэ, королеве Наваррской, где под ее фанатичным влиянием он воспитывался убежденным кальвинистом. Хотя его отец, Антуан де Бурбон, иногда и причинял Екатерине некоторое беспокойство, серьезным противником она его, конечно же, не считала. А вот сын его Генрих, повзрослев, стал опасной угрозой трону Валуа. Дерзкий и энергичный, он совершал хитроумные провокации, избегая ловушек. Как тут было не тревожиться королеве-матери, если пророчества предсказателей открыли ей — этот мальчишка будет править Францией после ее сыновей! С тех пор Генрих Наваррский стал самым страшным из кошмаров Екатерины.
Одной из радостей, кои предвкушала Екатерина при взятии Руана, не суждено было сбыться. Габриэль Монтгомери с горсткой людей сбежал на корабле до того, как город пал. В порыве мщения четыре тысячи мятежников были зарублены солдатами короля, хотя Гиз пытался остановить бойню и сохранить жизнь знатным пленникам ради выкупа. Однако теперь королеву-мать занимали более насущные проблемы. Несмотря на то что сейчас ее партия владела ситуацией, основная угроза еще не была устранена: Конде со своим войском покинул Орлеан и направился к Парижу. Гиз, планировавший захватить Гавр, оставил эту затею и выдвинул армию в направлении столицы, дабы не пустить туда гугенотов. Гиз выиграл состязание, и Конде повернул навстречу английским войскам в Нормандию, планируя соединиться с ними, пока не начнутся главные события. Армия Монморанси отрезала ему путь на север, выиграв битву при Дре 19 декабря 1562 года.
Начало этого сражения, первого из серьезных столкновений в той войне, описал Франсуа де ла Ну, гугенот и воин: «Каждый из нас думал про себя, что идущие сейчас против него люди — его родственники, друзья, товарищи, и через мгновение нам предстоит убивать друг друга. Эта мысль наполняла нас ужасом, но мы хранили мужество». Яростная атака кавалерии во главе с Колиньи едва не принесла им победу, но у Гиза было больше людей, он сумел сохранить часть войск в резерве и в результате выиграл. Сент-Андре, один из членов Триумвирата и закадычный друг Генриха II, был убит, а Монморанси снова попал в плен, как, впрочем, и Конде. Теперь Гизу приходилось нести ответственность за всю королевскую армию, ибо он единственный из триумвираторов остался «на коне». Колиньи тем временем принял на себя командование силами гугенотов. Екатерина рассматривала победу при Дре как шанс начать мирные переговоры, но общественное мнение было настроено против нее, и Гиз отправился осаждать Орлеан.
Вечером 18 февраля 1563 года герцог де Гиз, проверив, как ведется осада, дал распоряжения насчет диспозиции войск под Орлеаном и отправился в свой лагерь, когда уже стемнело. Впереди него шли, по обычаю, двое: молодой человек по имени Польтро де Мере и один из пажей герцога. Польтро был юношей двадцати одного года от роду, «низеньким, с желтой кожей». Позже выяснилось, что Ла Реноди, зачинщик Амбуазского восстания, состоял с ним в дальнем родстве. Де Мере, изначально — шпион гугенотов, был превращен Гизом в контр-шпиона. Теперь же, как говорили, он получил от своего прежнего господина, адмирала де Колиньи, приказ убить Франсуа де Гиза. В тот вечер он заметил, что герцог не надел свою обычную кольчугу. Пройдя пост караульного, будущий убийца сделал несколько шагов в сторону, спрятался за кустами и выждал, пока герцог проедет мимо него на лошади. Гиз не мог видеть нападавшего, когда тот выскочил из зарослей и выстрелил из аркебузы ему в спину. Герцог, раненый, упал наземь. Как только начались поиски виновного, Польтро де Мере умчался из лагеря на быстром скакуне.