Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы

Павлищева Наталья Павловна

Юноша не мог щебетать о французской литературе, он ее просто не знал, он не умел быть галантным, потому что с детства видел только грубость, он не мог быть ловким, потому что вечно болел и был слаб, он не умел быть приятным — его этому не учили. И он был таким, каким был, — грубым, невоспитанным, болтливым зазнайкой, не считающимся с окружающими. Петр любил музыку, разбирался в ней куда лучше невесты и ее друзей, но показать этого не мог, он любил картины, но никто об этом не догадывался, у князя была большая библиотека, но что это за библиотека!

Кого из придворных могли заинтересовать книги по фортификации?

Компания Екатерины не блистала образованием или глубокими знаниями, не читала тома по Всемирной истории или философские труды, этим занялась только Екатерина, и то позже, но насмешник Лев Нарышкин умел развеселить друзей легким рассказом или даже пародией на кого-то, Голицына прекрасно играла, а Бестужев пел… И хотя Петр тоже играл, в голосе его скрипки были маршевые ноты, а смычок бил по струнам, словно приказывая им звучать. С этим позже боролся Гайя, обучавший князя игре уже профессионально.

Екатерина, может, и не была умнее своего жениха, но они были умны по-разному, его блестящая, куда более блестящая память не помогала в беседах просто потому, что Петр выуживал из нее совсем не то, что интересовало общество. Конечно, юноша чувствовал свое несоответствие, которое воспринималось как ненужность, ущербность. Считал, что это из-за его внешней неприглядности, ведь рослому Петру Бестужеву он был чуть выше плеча, с Гендриковым не мог сравниться шириной плеч, а красавчик Чернышев лицо имел куда более приятное, чем у князя.

Все не так, все хуже, а очень хотелось быть лучше всех, ловким, сильным, красивым, легко вести умную беседу, быть в центре внимания, причем внимания восхищенного. Но это, конечно же, не получалось, и Петр… уходил в фантазии. Он то врывался в компанию Екатерины и разрушал там все, выставляя себя болтуном и недоумком, то удалялся в собственный мир, где был полным властелином над лакеями, солдатиками и сворой собак. Там царили приказы, кнут, жестокость, но там он чувствовал себя на вершине. Это было не столько его виной, сколько бедой, но никто из взрослых не замечал, а молодежи было не до того.

Конечно, такое поведение не могло способствовать хорошим отношениям с невестой, они, словно корабли в море, расходились все дальше и дальше… Как ни старалась Екатерина настроить себя, первая любовь к жениху никак не складывалась, не получалось влюбленности, хоть плачь.

Потом Петр заболел, потом еще раз, и еще… подхватил ветряную оспу и лежал, весь покрытый красными пятнышками… потом заболел корью… Он словно и впрямь добирал все, чего недобрал в детстве: будучи семнадцатилетним, болел детскими болезнями.

Любить вечно недужного, хилого жениха не получалось, получалось только жалеть, а Петру от этой жалости становилось только тошней. Когда приходила проведать красивая, цветущая девушка, он зарывался лицом в подушку и кричал, чтобы его оставили в покое.

Елизавета Петровна вернулась в Москву, долго качала головой, поражаясь,

почему из всей веселой компании болеет один Петр, ругала его докторов и камердинера, приказала убрать из покоев всех собак и унести солдатиков.

— Ему жениться скоро, а он в куклы играет! Куда Брюммер смотрит?

Но Брюммер больше не мог распоряжаться досугом и поведением великого князя, Петр считал себя взрослым, и тем больше, чем больше выглядел сущим ребенком. Получался замкнутый круг: понимая, что на него смотрят как на глупое шаловливое дитя, князь норовил удариться в детство еще сильней, но тем меньше его воспринимали как взрослого. Не было рядом умного Штелина, а с Тодорским Петр разговаривать не желал.

В то время как княжна по окончании летнего перерыва снова принялась усердно заниматься, Петр болел и от занятий отвык совсем. Он вовсе не был глуп или ненаблюдателен, прекрасно понимая, что невеста быстро уходит вперед в развитии, становится все взрослее по сравнению с ним. Это вызывало не только отторжение Екатерины, но и желание принизить ее, настоять на своем даже в глупостях, подчинить своей воле.

Если же сама Екатерина пыталась ему помочь, Петр воспринимал это как наставничество, стремление показать, что она умней. Княжна плакала, но ничего поделать не могла. Оставалось надеяться, что со временем все сгладится само собой.

Раньше Екатерина опускалась до игр в куклы, норовя подстроиться под жениха, но теперь, имея двор и компанию с совсем другими интересами, она уже не желала заниматься глупостями. Петр воспринял это как предательство.

Елизавета Петровна заметила разницу между молодыми людьми, посетовала, но тоже решила, что со временем все образуется.

Наконец Петр выздоровел и даже чуть окреп. Императрица старалась бывать рядом с ними обоими, отношения между женихом и невестой несколько наладились. В декабре было решено возвращаться в Петербург.

И снова по сторонам дороги заснеженные леса и поля, снова ледяной ветер в лицо и приходится прятать лица в меха. Но Фрикен уже поняла, почему русские стараются передвигаться зимой — санный путь много быстрее летнего. И хотя дороги, по которым ездила императрица, всегда содержались в отличном состоянии, вернее, к каждой ее поездке спешно приводились в таковое — выравнивались, даже выглаживались, освещались и закрывались для проезда остальных, — двигаться в санях по накатанному снегу куда легче, а от холода можно закутаться.

У императрицы был свой возок с постелью и обогревом, потому она ехала и ночью, остальным пришлось ночевать на станциях. В ее возок все не поместились, Петер, Фрикен и Иоганна ехали в санях.

Девушка вдруг заметила, что жениха словно трясет. Замерз, что ли? Неудивительно, он совсем недавно перенес корь, из-за этого задержались в Москве. Нужно было Петера отправить в теплом возке с императрицей, но упрямый юноша не захотел ехать с теткой.

— Петер, вы не больны?

— Н-нет…