Екатерина Великая
Шрифт:
Екатерина ощущала себя полной энергии. «В моей голове война бродит, как молодое пиво в бочке», — писала она. Убеждение в собственной правоте придавало ей сил. «Клянусь Вам торжественно, что я постараюсь ответить на мусульманскую учтивость как можно лучше, — сообщала императрица Гримму. — Вы (французы. — О. Е.)хорошо сделаете, если отступитесь от мусульман… Впрочем, всякий стряпает свои дела по-своему, и чужие дела — не мои. Что же до меня, то моя роль давно определена, и я постараюсь сыграть ее как можно лучше» [1180] .
1180
Сб. РИО. Т. 23. С. 418.
Императрица стремилась показать, что нападение со стороны Турции дает России право рассчитывать на дипломатическую поддержку европейских стран. Внешне это действительно выглядело так. Франция присоединилась к требованию русского и австрийского дворов освободить Булгакова [1181] . Но в реальности дела обстояли иначе, Париж сыграл важную роль в развязывании конфликта. Екатерина часто и не без основания жаловалась на это Гримму. «Они не чистосердечны и не так мыслят, как следовало бы великой державе», — писала она о французах. Ее оскорбляли излюбленные заявления версальской дипломатии, будто начавшаяся война должна стать прологом для перемены правления в России. «Я вовсе не разделяю мнения тех, кто думает, будто мы накануне великого переворота» [1182] , — рассуждала императрица.
1181
СОРЯС. 1884. Т. 33. С. 2.
1182
Там же. С. 9.
Переписка с философом в годы второй Русско-турецкой войны стала для Екатерины, с одной стороны, интеллектуальной отдушиной, с другой — средством повлиять на французское общественное мнение. Для Гримма вооруженный конфликт оказался крупной неприятностью, так как он исполнял обязанности агента императрицы в Европе, покупая для Эрмитажа коллекции произведений искусства. В период боевых действий закупки заметно сокращались и комиссионные падали, потому старый друг при всяком удобном случае ратовал за немедленный мир. «Послушать Вас, так подумаешь, что я нарушительница всеобщего покоя, — писала Екатерина. — Как, ни малейшего чувства миролюбия? Но толкуйте, что хотите… я не переменюсь… Не изменяйте и Вы мне» [1183] . Ей очень хотелось найти поддержку, доказать свою правоту и вместе с тем убедить европейских корреспондентов, что беспокоиться не о чем. «Турки зачинщики, они на нас напали, но до сих пор мы, слава Богу, не потеряли ни пяди земли… Я питаю большое доверие к способностям и искусству моих фельдмаршалов и льщу себя надеждой, что и они мне доверяют; войско все то же; средства — также; если что-нибудь изменилось, то, надеюсь, к лучшему. Итак, я не вижу, почему бы мне носиться с излишними заботами, это пристало туркам, но не нам» [1184] .
1183
Там же. С. 10.
1184
Там же. С. 4.
В самом начале войны Потемкин предлагал Екатерине объединить две русские армии — Екатеринославскую и Украинскую — под общим руководством фельдмаршала Румянцева. «Теперь войска графа Петра Александровича идут сюда к соединению, — писал он, — до лета же армиям наступательно действовать и разделяться нельзя будет, то прикажите ему всю команду» [1185] . Однако Екатерина предпочла сохранить разное руководство для Екатеринославской и Украинской армий. Это решение было продиктовано не столько военным, сколько политическим расчетом, так как императрица не хотела вручать общее командование Румянцеву, которого поддерживала враждебная светлейшему князю группировка [1186] .
1185
АВПР. Ф. 5. № 585. Л. 343–344.
1186
ОР РНБ Ф. 73. № 262. Л. 10.
В Петербурге в отсутствие Потемкина усилилась роль такого коллегиального органа, как Государственный совет. 31 августа Екатерина расширила его состав за счет новых членов: графа А. Н. Брюса, графа В. Я. Мусина-Пушкина, Н. И. Салтыкова, графа А. П. Шувалова, графа А. Р. Воронцова, П. И. Стрекалова и П. В. Завадовского [1187] . Большая часть назначенных принадлежала к противной Потемкину партии, и выбор пал на них, потому что в обстановке войны возник недостаток расторопных деловых людей в столице. Названные лица были хорошо известны Екатерине как способные чиновники и «уже не раз в деле употреблялись» [1188] . Однако императрица сама не чувствовала себя уверенно при усилении противников Григория Александровича. Екатерина была невесела и говорила, что «отлучка светлейшего князя, с коим в течение тринадцати лет сделала она привычку обо всем советоваться, причинила ей… печаль» [1189] . После выбора в Совет новых членов государыня дважды говорила Завадовскому, что «не соизволит терпеть, ежели только услышит, что кто-нибудь покусится причинить хотя малое его светлости оскорбление», и «особливо» рекомендовала «дать знать о сем господам графам Шувалову и Воронцову» [1190] . Таким образом, Екатерина напрямую обратилась именно к тому «триумвирату», который активно влиял на действия А. А. Безбородко и от которого она ожидала враждебных выпадов против князя. Подобное, ничем не завуалированное предупреждение свидетельствовало о большом беспокойстве и желании императрицы сохранить шаткое равновесие между различными группировками.
1187
Храповицкий А. В.Памятные записки. М., 1962. С. 38.
1188
Гарновский М. А.Записки // Русская старина. 1876. № 2. С. 52.
1189
Там же. С. 247.
1190
Там же. С. 258.
Тем временем на юге лихорадка Потемкина усиливалась день ото дня, и он совершенно измучился страхами, как бы из-за своей болезни не упустить каких-либо важных распоряжений по армии [1191] . Известие об ухудшении состояния князя крайне встревожило Екатерину. «Я знаю, как ты заботлив, как ты ревностен, рвяся изо всей силы; для самого Бога, для меня, имей о себе более прежнего попечение, — писала она. — …Ты не просто частный человек, ты принадлежишь государству и мне» [1192] .
1191
АВПР. Ф. 5. № 585. Л. 143–143 об.
1192
РГАДА. Ф. 5. № 55. Ч. II. Л. 43.
Но жизнь готовила корреспондентам тяжелый удар. 24 сентября Потемкин получил известие, что севастопольский флот, вышедший по его приказу в море навстречу турецкой эскадре, двигавшейся из Варны к Очакову, попал в сильный пятидневный шторм. «Матушка государыня, — писал он, — я стал несчастлив… Флот севастопольский разбит бурею… Бог бьет, а не турки!.. Ей, я почти что мертв» [1193] . Светлейший князь просил о поручении общего командования Румянцеву. Без флота невозможно было защищать Крым. Встал вопрос об эвакуации армии с полуострова.
1193
АВПР. Ф. 5. № 585. Л. 152–152 об.
Екатерина была с этим категорически не согласна. «Ни уже что ветер дул лишь на нас? — спрашивала она. — …Начать войну эвакуацией такой провинции, которая доднесь не в опасности, кажется, спешить не для чего» [1194] . Императрица сознавала, какой неблагоприятный международный резонанс получит вывод войск из Крыма. Она старалась ободрить князя, но сама пребывала в крайнем беспокойстве, о чем в один голос писали и управляющий имениями Потемкина в столице М. А. Гарновский, и статс-секретарь императрицы А. В. Храповицкий. Оба отмечали ее несдержанность, случаи ссор и выговоров членам ближайшего окружения. Самая кратковременная задержка известий от князя несказанно мучила Екатерину, ее тревожили городские слухи [1195] . Сдерживать раздражение государыни становилось все труднее.
1194
РГАДА. Ф. 5. № 85. Ч. II. Л. 52–52 об.
1195
Гарновский М. А.Указ. соч. // Русская старина. 1876. № 2. С. 256; № 3. С. 473–474.
Единственным способом взять себя в руки для нашей героини была работа. «Я вся обратилась в письмо, — рассказывала она Гримму, — и мысли мои расплываются в чернилах. Никогда в жизни моей я столько не писала. Когда началась война, я ничего не хотела знать и слышать, кроме войны, а теперь я должна пустить в ход все то, что залежалось. Чтоб к весне наверстать упущенное, надо идти быстрыми шагами» [1196] .
25 сентября, узнав о желании светлейшего князя приехать в Петербург, Екатерина начала новое письмо на юг словами: «Я думаю, что в военное время фельдмаршалу надлежит при армии находиться». Фаворит А. М. Дмитриев-Мамонов убедил ее смягчить текст: «Не запрещаю тебе приехать сюда, если ты увидишь, что твой приезд не разстроит тобою начатое» [1197] . Это послание содержало просьбу не сдавать пока команду Румянцеву. «Ничего хуже не можешь делать, как лишить меня и империю низложением твоих достоинств человека самонужного, способного, верного, да при том и лучшего друга» [1198] , — уговаривала корреспондента Екатерина. «Честь моя и собственная княжия требуют, чтоб он не удалялся в нынешнем году из армии, не сделав какого-нибудь славного дела, — говорила она Дмитриеву-Мамонову. — Должно мне теперь весь свет удостоверить, что я, имея к князю неограниченную доверенность, в выборе моем не ошиблась» [1199] .
1196
СОРЯС. 1884. Т. 33. С. 8.
1197
Гарновский М. А.Указ. соч. // Русская старина. 1876. № 2. С. 254.
1198
РГАДА. Ф. 5. № 85. Ч. II. Л. 49–50.
1199
Гарновский М. А.Указ. соч. // Русская старина. 1876. № 27. С. 263.
26 сентября Потемкин сообщил Екатерине счастливое известие. Разметанный бурей севастопольский флот не погиб, многие корабли лишились мачт, были сильно потрепаны штормом, но почти все уцелели и вернулись в Севастополь [1200] . Лишь один оторвался от других и был унесен в Константинопольский пролив. «Желательно, конечно, чтоб наши корабли военные узнали сей путь, но не таким образом» [1201] , — отвечала командующему Екатерина. Гримму же императрица описала ситуацию как малозначительную, а положение на театре военных действий как опасное именно для турок: «Севастопольский флот пострадал от бури: несколько кораблей лишились мачт, а корабль „Магдалина“… потеряв мачту и с сильною течью очутился в Константинопольском проливе, бросив там якорь, и был взят и отведен в арсенал… Капитан его был не русский, а англичанин. Зато турецкий флот потерял под Очаковом два военных корабля и несколько фрегатов, которые Днепровский флот и Кинбурнская крепость пустили ко дну или взорвали» [1202] .
1200
Петрушевский А. Ф.Генералиссимус князь Суворов. СПб., 1900. С. 185.
1201
РГАДА. Ф. 5. № 85. Ч. I. Л. 550 об.
1202
СОРЯС. 1884. Т. 33. С. 4.