Екатерина Великая
Шрифт:
Теряя дыхание, в полубессознательном состоянии от постоянного употребления снотворного, подозревая всех вокруг себя (она вцепилась в рукав Кондоиди и заставила его поклясться в том, что он действительно лечил ее от болезни, а не был подкуплен и не пытался дать отраву), Елизавета боролась за свою жизнь. Когда 2 октября в небе появилась комета, хорошо заметная даже в полдень, императрица в страхе прижала к груди икону. Тогда кометы считались предвестницами смерти. В самом деле, через считанные часы после этого небесного явления умер один из придворных, барон Строганов. Елизавета опасалась, что очередной жертвой может оказаться она. Ее состояние ухудшалось. Она лишилась сознания. У нее начались конвульсии.
«Пальцы на ее руках изогнулись в обратную сторону, ноги и руки стали холодны как лед, глаза
Сильные приступы следовали один за другим в течение трех недель. Наконец в последнюю неделю октября у императрицы был особенно жестокий приступ, и она впала, как показалось всем придворным, в предсмертную агонию. А тем временем началась битва за власть, в которую вступили все, кто имел хоть какие-то надежды и честолюбивые замыслы.
Петр Шувалов собрал свое войско численностью примерно в тридцать тысяч человек. Доходили слухи, что братья Шуваловы организовали заговор с целью похитить Ивана VI, посадить его на трон и сделать своей марионеткой. Екатерина, которая вот уже год вынашивала свои планы, опираясь на помощь и советы Хенбери-Уильямса и Бестужева, приготовилась к решительным действиям и ждала лишь известия о смерти императрицы. Вокруг нее объединялись сторонники.
Услышав о шагах, предпринимаемых Петром Шуваловым, Петр, «полный тревоги», бросился к своей жене. «Когда наступал критический момент, — писала она, — он всегда обращался ко мне в надежде, что я предложу средство выхода из кризиса». Его голштинцев отправили назад в Германию, и теперь ему не на кого было положиться. Правда, он числился командиром нескольких русских полков, но их надежность была под вопросом, Петр и сам сомневался, что эти гвардейцы будут ему повиноваться. Он был в панике. Угроза со стороны Шуваловых «казалась ему ужасной», и он не знал, куда еще обратиться.
Екатерине стоило немалого труда успокоить своего мужа, вселить в нёго некоторую уверенность. Она частично посвятила его в свои планы, осуществление которых уже началось. Успех зависел от того, насколько быстрыми и точными будут действия в первые минуты после смерти императрицы, о чем, заметила Екатерина, ее осведомят тотчас же, поскольку среди фрейлин, дежуривших у постели больной, были три платные доносчицы, состоявшие на службе у великой княгини.
Получив известие, что императрица испустила дух, сказала Екатерина Петру, она пошлет надежного человека проверить это сообщение, дабы не случилось роковой ошибки. Затем она немедленно отправится в покои Павла и, забрав сына, доверит его человеку, в преданности которого не было никаких сомнений, — графу Кириллу Разумовскому, брату мужа императрицы и бывшего ее фаворита, Алексея Разумовского. Охрану Павла будут нести гвардейцы, которые подчиняются Кириллу. Если, по какой-то несчастливой случайности, графа не удастся найти, она заберет Павла в свои покои, а ее курьеры известят пятерых гвардейских офицеров, подкупленных ею, о том, что нужна срочная помощь. Каждый из них приведет пятьдесят солдат. Этого вполне хватит, чтобы защитить ее, Павла и Петра. Все солдаты и офицеры уже получили щедрое вознаграждение за будущие услуги. (На это пошли деньги, посланные Екатерине английским правительством через Хенбери-Уильямса.) Все эти офицеры и солдаты слушали приказы только самой Екатерины или Петра.
Когда это будет сделано, сказала Екатерина, она сама войдет в покои умершей, призовет коменданта дворцовой охраны и потребует от него присягнуть ей и Петру. Будут вызваны также члены государственного совета и генерал Апраксин, самый уважаемый из всего генералитета. Поставленные перед свершившимся событием, они вынуждены будут объявить Петра императором. Если же среди них поднимется ропот или если партия Шувалова попытается вломиться во дворец и воспрепятствовать замыслам Екатерины, то ее сподвижники возьмут их под стражу.
Этот план был ею очень тщательно продуман — сказались уроки, вынесенные из чтения Тацита. Деньги сделали свое дело. Большая часть гвардии была на ее стороне, причем некоторые, в особенности младшие офицеры гвардейских полков, были готовы следовать за Екатериной совершенно бескорыстно. На завоевание их преданности она потратила многие годы. В ней, а не в ее муже, они видели настоящую преемницу Елизаветы. Многие офицеры, сообщила Екатерина Хенбери-Уильямсу за несколько месяцев до октябрьских событий 1756 года, «были в секрете». Она рассчитывала на их поддержку, хотя и понимала, что партия Шуваловых в первые часы после смерти императрицы пойдет на «любые, самые грязные проделки».
Ключ к успеху был в руках графа Разумовского и нескольких старших» гвардейских офицеров. Многое зависело также от того, на чью сторону встанет дворцовая охрана. Екатерина считала, что стражники не оставят ее, когда наступит решающий час. Но даже если они окажутся предателями, она не будет сдаваться без борьбы. «Я полна решимости, — заявила она Хенбери-Уильямсу, — взойти на трон или же погибнуть».
И все же Екатерина не смогла бы царствовать в одиночку. Все ее связи, налаженные с такой осторожностью и тщанием, все планы, подкупы были направлены на то, чтобы корона досталась ее мужу. А она была бы, как и прежде, его главной советчицей и опорой. Многие говорили, что Екатерине следует быть если не самовластной императрицей, то по меньшей мере соправительницей с Петром. Хенбери-Уильямс, который в то время был главным наставником Екатерины и поверенным во всех ее делах, касавшихся политики, не сомневался в том, что на ком бы ни красовалась корона, править будет одна Екатерина. («Вы рождены повелевать и царствовать, — сказал он ей. — Вы просто не осознаете своих способностей. Они огромны».)
Бестужев, чьи собственные позиции из-за влияния Шуваловых были ослаблены, считал, что Екатерина должна править либо единолично, либо как регент при своем малолетнем сыне. На этот счет он даже составил подробный план в письменном виде. (Он, однако, не упоминал, какую роль надлежит отвести ни на что не годному Петру.) Но Екатерина, отдавая себе отчет в том, что она окажется в сильно затруднительном положении, если императрица не умрет, а эти документы попадут ей в руки, благоразумно заявила канцлеру, что его замысел неосуществим.
Она не осмеливалась открыто признать, что в мыслях тоже видела себя единоличной правительницей, и все же из ее переписки с Хенбери-Уильямсом явствует, что в будущем, сев на трон, она не собиралась ни с кем делить власть. Ей было прекрасно известно, что никому при дворе Елизаветы и в голову не приходило, что Петр обладает хотя бы минимальными способностями государственного деятеля. Он мог царствовать, но не править, то есть быть марионеткой, которую Екатерина дергала бы за веревочки.
Она уже видела себя императрицей, и именно в таком духе были составлены все письма к британскому посланнику. Выражая ему свою признательность за советы и поддержку, она заверяла его в том, что в надлежащее время отплатит ему с императорской щедростью. «Императрица заплатит долги Екатерины и свои собственные, — писала она, как бы раздваиваясь, и добавляла: — Я буду стараться, насколько мне позволит моя природная слабость, подражать великим мужам этой страны». Она читала о «великих мужах» России, включая Петра Великого и страшного тирана Ивана Грозного, и мечтала о том, что когда-то и ее имя, подобно именам Ивана IV и Петра, «украсит архивы» европейских государств.
Эти короткие октябрьские дни были наполнены страхом, опасениями и приятным щекочущим нервы возбуждением. Екатерина знала, что от нее ожидают многого, что многие люди, затаив дыхание, ждут, чтобы она возглавила их. Она вовсе не была уверена в своих способностях мудрого вождя. Мужество — дело другое, тут она в себе не сомневалась. («Нет женщины храбрее меня, — сказала она одному придворному. — Моя храбрость — самого бесшабашного и отчаянного пошиба».)
«Скажу вам по секрету — писала она Хенбери-Уильямсу, — что я очень боюсь оказаться недостойной имени, которое слишком быстро стало знаменитым». Она считала, что оценивая себя, не способна сохранить независимость и объективность суждения. Она знала, что у нее есть слабости и что уязвимой ее делают тщеславие и честолюбие. «Во мне самой сидят великие враги моего успеха», — призналась она. Екатерина не могла быть уверенной даже в том, что она сохранит свою «отчаянную смелость», столкнувшись лицом к лицу с людьми Шувалова, у которых мушкеты будут наготове, или же с гвардейцами из охраны, вздумавшими изменить ей.