Екатерина Великая
Шрифт:
Екатерина все больше чувствовала груз ответственности, который» вскоре может лечь на ее плечи. Несколькими годами раньше она взяла на себя управление голштинским владением мужа, который был рад избавиться от такой обузы. Екатерина же вникала во все дела и, распоряжаясь, входила во вкус власти. Теперь ей предстояло управлять целой империей — задача всепоглощающая и изнуряющая, особенно если учесть тогдашнее состояние Екатерины. Но эта цель и вдохновляла.
Закончив работу с документами, Екатерина принималась за другое дело — писала мемуары.
Ей исполнилось всего лишь двадцать семь лет, но ее жизнь была богаче событиями, чем у шестидесятилетних женщин. Почти половину ее она провела в России, борясь с суровым
Дни становились все короче, погода холоднее. Сквозняки хозяйничали в спальне старой императрицы, которая лежала бледная и неподвижная под горой меховых покрывал. Прошла неделя. Изношенные легкие все еще гнали через себя воздух, в ссохшемся горле что-то булькало, свидетельствуя о жизни, упрямо тлевшей в теле Елизаветы. Старухи, бессменно дежурившие у смертного одра, начали многозначительно переглядываться и перешептываться.
Прошла еще одна неделя, и придворные вельможи, чьи нервы были истрепаны долгим, тревожным и напряженным бодрствованием сутками напролет, разошлись отсыпаться, предварительно строго-настрого приказав своим слугам разбудить их непременно, если случится что-нибудь важное. Шуваловы, почуяв, что ветер подул с другой стороны, выдали своим сторонникам вознаграждение и распустили их, наказав явиться по первому же зову.
Петр все еще был полон страхов, однако его легко было отвлечь и заставить позабыть о них, если появлялась женщина, способная обратить на себя его внимание. Вот и теперь он начал флирт с племянницей Разумовских, мадам Тепловой, и пригласил немецкую певичку Леонору пообедать с ним наедине в его покоях. Головные боли у Екатерины постепенно исчезали, а затем — к ее огромному облегчению — появились безошибочные признаки того, что она не забеременела от Понятовского.
Лейб-медик Кондоиди был на пределе истощения физических и духовных сил. Его пациентка отказывалась умирать. Жестокие приступы кашля по-прежнему сотрясали грудь императрицы, но ее лицо обрело оттенок розоватости, и она открыла глаза. Бескровная бледность — знак смерти, замахнувшейся своей косой, — уступила место слабому румянцу. Здоровье Елизаветы пошло на поправку. Кондоиди вынужден был признать, что она, вероятно, выздоровеет.
Деревенские знахарки и ворожеи победно закивали друг другу и показали на небо. В конце концов они оказались правы, а доктор ошибся. Каждый вечер они стояли у окон спальни императрицы, вглядываясь в темноту и ожидая восхода луны.
Глава 14
Петр встретил настоящую любовь. Устав соблазнять светских девиц, развратных придворных дам и невинных юных служанок, он обнаружил родственную душу в Елизавете Воронцовой, самой некрасивой и злонравной из всех фрейлин Екатерины, и отдал ей свое сердце и нежные чувства.
Даже в детстве Елизавета была очень непривлекательна. Когда ее в возрасте одиннадцати лет назначили фрейлиной в свиту великой княгини, другие женщины старались не смотреть на нее, ибо один ее вид внушал отвращение. Косоглазая и неуклюжая, она превратилась в неряшливую толстуху, которой скорее пристало быть в крестьянской избе, а не во дворце, где ее окружали изящные предметы. Тогда особенно ценилась белоснежная кожа, но у Елизаветы она была смуглой и грубой. Вдобавок после нескольких лет службы в свите Екатерины она подхватила оспу, и все ее лицо оказалось обезображено следами этой болезни. Она стала фурией и давным-давно лишилась бы своего места при дворе, если бы не высокое происхождение — она была племянницей Михаила Воронцова, союзника Шуваловых и соперника Бестужева в кабинете министров. Недостатком Елизаветы Воронцовой была не только уродливая внешность. Это была крайне неучтивая и дурно воспитанная особа, которую все старались избегать из-за ее наглости и крикливости, часто портивших атмосферу обедов и празднеств. Она приобрела привычку ходить враскачку и браниться, как простой солдат, и обрушивала поток отборных ругательств на всякого, кто пытался сделать ей замечание. Окружающие видели перед собой заносчивую, вульгарную, часто неумытую бабенку, которая перемежала ругательства сочными и меткими плевками в спорщика.
В Елизавете Петр распознал родственный дух. Она была точно так же испорчена, своенравна и телесно непривлекательна. Подобно ему она обожала вино и напоминала манерами развязную трактирщицу. Для окружающих она была постоянным источником неприятностей и огорчений, и в этом ничем не отличалась от Петра. Он изысканному блестящему обществу придворных неизменно предпочитал компанию грубых, неотесанных увальней. Ему доставляло немалое удовольствие наблюдать за тем, как грубость и хамство Елизаветы сталкиваются в непримиримом противоборстве с утонченной культурой Екатерины и дам, ее свиты. Да, действительно, в наглой, вызывающей восемнадцатилетней Елизавете Петр обнаружил совершенную противоположность всему тому, что ему не нравилось при дворе императрицы, нашел любовницу, которая годилась для того, чтобы оскорблять жену.
Петру необходимо было отвлечься от разочаровывающей его жизни. Сбылись его худшие опасения: Россия начала военные действия против его кумира, Фридриха Великого, и даже одержала над пруссаками крупную победу при Гросс-Егердорфе. Он плакал, и не только из-за унижения, выпавшего на долю Пруссии, но и потому, что был твердо убежден — не окажись он в России, он стал бы генералом в армии Фридриха, героем войны и водил бы в бой полки. Тщетно пытался он не думать о возможной победе России и вымещал свое отчаяние и злобу на гвардейцах — солдатах и офицерах, которых он то и дело оскорблял, вслух превознося полководческий гений Фридриха, нарочно носил большой перстень с портретом прусского короля.
Он раздувал в себе воинственный дух, восполняя этим хоть отчасти то, что не мог участвовать в войне на стороне Пруссии. Его покои, когда-то загроможденные армиями игрушечных солдатиков, оборонявших миниатюрные крепости, теперь превратились в арсенал, набитый мушкетами, саблями и пистолетами. Каждое лето Ораниенбаум наводняли орды его голштинцев, к которым присоединялись толпы петербургских приверженцев, торговцев, маркитанток и женщин известного поведения. Местность вокруг дворца превращалась в военный лагерь, где работали походные трактиры и бордели. Устройство праздников для этих шумных бесцеремонных гостей было любимым занятием Петра. Он, Елизавета Воронцова и многочисленные гости сидели за длинными, наспех сколоченными столами, где вино текло рекой, где развлекали певцы и танцоры из собственной оперной труппы Петра.
Осенью голштинцы уехали на родину, но Петр продолжал окружать себя военными людьми. Вместо лакеев ему в его покоях прислуживали простые солдаты. Он никуда не выходил без своей свиты из двух дюжин голштинских офицеров во главе с пресловутым Брокдорфом. Брокдорф и Екатерина враждовали теперь сильнее, чем когда-либо. Она старалась держаться подальше от мужа и его собутыльников сомнительного происхождения и уходила к себе, когда их грубые выходки становились невыносимыми. Брокдорф, как магнит, притягивал к себе авантюристов и кабацкий сброд со всего света. Тут были немцы и петербуржцы, люди, которые «не имели веры, не повиновались никаким законам и только и делали, что пьянствовали, объедались, курили и мололи всякую неприличную чушь».