Экономические провалы
Шрифт:
Свершилось! Мы разорились, обеднели и погрязли в неоплатных долгах, а влияние Европы стало нас придавливать самою ужасною тяжестью - тяжестью благоволения. И пошла русская жизнь, кое-как путаясь с нога на ногу, с поддержкою ее милостивыми благодеяниями европейских банкиров, которые до того вошли во вкус порабощения нас своей денежной силе, от нас же ими заимствованной, во все время всех предыдущих провалов с 1837 г., что при последних займах, как было это слышно, требовали уже обязательств от русского правительства о невыпуске денежных беспроцентных бумаг. Как ни тяжело наше настоящее положение, но если бы мы могли, наконец, сказать сами себе, что обеднение наше раскрыло нам глаза и дало истинное понятие о всех наших провалах и, главное, о причинах, их породивших, тогда бы русская земля нашла в себе средства к выходу из всех окружающих ее затруднений. "Спасение наше дома, в своей земле" (слова М.П. Погодина). И кто ведает непостижимые судьбы Всевышнего? Кто знает, что переживаемое нами угнетение не есть ли путь к нашему вразумлению и возрождению, путь к переходу в ту светлую область соединения мудрой царской воли с народным смыслом, где уже никакие они не будут в силах вносить в народную
Следовало бы, прежде чем придти к мысли о невозможности печатать беспроцентные бумажные деньги, определить, сколько для всей русской жизни нужно вообще денег, чтобы можно было расплачиваться ежедневно за труд рабочих по сельскому хозяйству и фабричному производству и т. д.; потому что при неимении монеты, исчезнувшей по случаю прежде изложенных провалов и предательских тарифов, надобно, чтобы были, по крайней мере, в потребном количестве бумажные знаки ценности. Затем следовало бы принять в соображение наши расстояния, например: Кавказ - Архангельск, Иркутск - С.-Петербург, Москва - Ташкент, Варшава - Амур и т. д. У нас никакого исчисления по этому основному вопросу еще никем не сделано, и мы сами не знаем, много или мало у нас денежных знаков, и скорее надобно думать, что их мало, по тем затруднениям, какие повсюду встречаются в денежных расчетах. Безусловные поклонники чужеземных правил, не входя ни в какие подробности и не исчислив размера нужного для крайних надобностей количества денег, громогласно вопиют на всякие лады о невозможности выпуска бумажных знаков, для какого бы общеполезного и выгодного государственного дела они ни понадобились. Голоса эти слышатся с 1856 г., после которого к России присоединились умиротворенный Кавказ и затем Амур, Ташкент, Каре и Батум, породившие новую потребность в оборотных денежных средствах. Но финансисты ничему этому не внемлют, ничего знать не хотят и продолжают петь свою песню и единично, и хором, в домах, в комитетах и на распутьях. В период времени от 1860 до 1875 г., все стояли за невозможность выпуска, и даже самые патриотические люди, Ф.В. Чижов и И.К. Бабст, принадлежали к этому же воззрению, и в целой России, в обществе и печати, раздавались только три голоса, желавшие для постройки железных дорог появления беспроцентных железнодорожных бумаг, вместо разорительных процентных займов за границею. Это были М.П. Погодин, А.П. Шипов и АА. Пороховщиков; но их за этот взгляд называли не только отсталыми, но и юродивыми.
Здесь кстати будет рассказать следующее событие. Чижов и Бабст начали издавать в 60-х годах "Вестник промышленности"; имена их были настолько звучны, что редакция журнала "Экономист", издающегося в Брюсселе, обратилась к ним с просьбою о присылке в Брюссель молодого человека, знающего русский и французский языки, для перевода статей из "Вестника промышленности" в бельгийский экономический журнал, каковая просьба и была удовлетворена. Через год после этого Чижову пришлось быть в Брюсселе и посетить редакцию "Экономиста", где обратились к нему, как он мне рассказывал, с просьбою взять от них обратно русского юношу. На вопрос Чижова, почему этот юноша им не нравится, отвечали, что юноша очень хорош, но что экономические статьи "Вестника промышленности" не заслуживают перевода на французский язык, потому что в них нет ничего своего, доказывающего силу русского самовозрождения, и все вертится около давно известных европейских взглядов, во многом уже отживших свой век. Вот какой взгляд выразила западно-экономическая литература на те иностранные воззрения, пред которыми мы раболепно преклонялись.
Если бы мы построили железные дороги на свои бумажные деньги и не состояли в обязанности никому платить процентов, то разве бы не могли ежегодно обращать чистый доход от дорог на погашение выпущенных бумаг и тем самым производить изъятие их из обращения? Изъятие это совершилось бы гораздо скорее, чем теперешние погашения заграничных займов, потому что не было бы надобности оплачивать потери реализации и биржевого курса, равно и процентов по займам. Да, мы могли бы спасти себя от задолженности; но мы хотели в глазах Европы быть ее покорными учениками, мы считали это за особую честь и не смели заикнуться о выходе на свой собственный путь, предпочитая лучше увязнуть по самое горло в долгах и завязить в эти долги несколько будущих поколений, лишь бы только Европа признавала нас достойными своей приязни. Сыграв таким образом, что называется, в дурачки, мы не приобрели ни малейшей привязанности к себе со стороны Европы, как это показали последствия. Скажем несколько слов вроде азбучных прописей: привязанность составляет плод уважения, а уважение принадлежит только тому, в ком видят самостоятельность мысли и действия.
Мнимая необходимость делать заграничные займы объяснялась, между прочим, мнимым человеколюбием, дабы народ, при выпуске домашних бумаг, не имел убытка от падения цены русского рубля, до чего, впрочем, народу нет никакого дела, потому что он за границу не ездит и с курсом никакой связи не имеет, а между тем теперь вся тягость по уплате внешних займов упала на народную жизнь в виде многоразличных новых налогов, возникших в последнее время. Кроме вышесказанных причин, действиями наших финансистов руководило желание изобразить из себя единственных и необходимых людей, знающих какую-то финансовую науку, которой якобы никто, кроме них, не знает.
Напущенный на нас туман под вымыслом науки со всею его запутанностью заставляет многих предполагать, что финансисты уподобляются алхимикам, знающим секрет философского камня, и что поэтому надобно во всем подчиниться их воззрениям, а камень этот, в то время, пока мы еще не погрязли в заграничных долгах, был самый простой: приход, расход, с устранением всего излишнею и ненужного, а затем остаток или недостаток, с покрытием последнего пропорциональною на всех раскладкою, сообразно средствам каждого. Хотя эта раскладка далеко не составила бы и половины той суммы, которую теперь надобно платить народонаселению по заграничным займам, но разве можно было такую простую мысль вдолбить в головы финансистов, зараженных каким-то высшим европейским прогрессом!
Между этим простым, так сказать, мужицким взглядом и якобы научным воззрением финансистов существует непроходимая пропасть, такая бездна, что с одного берега на другой никогда нельзя докричаться. Сколько раз случалось, что на одном берегу ревут от пропойства по причине безграничного открытия кабаков, а на другом радуются возвышению дохода от питейного сбора; на одном берегу пустеют тысячи помещичьих усадеб от закрытия мелких винокуренных заводов, гибнет скотоводство, производя разрушение сельских хозяйств от недостатка удобрения, вследствие чего семейства помещиков лишаются крова и средств к жизни, а на другом берегу, для снискания благоволения Европы, Перрейры и Уайненсы получают миллионы от русской, благодетельной для них, казны и т. д.
Но, обращаясь опять к тому же непременному желанию финансистов прибегать к заграничным займам, нельзя умолчать, что правило, не допускающее выпуска бумажных денег, образовало, наконец, целую секту своих последователей: к нему пристали все биржевики, усматривая в операциях по займам наживу, и все, желавшие заявить себя европейцами.
Ввиду весьма вероятного возражения со стороны секты, вроде того, что печатание денежных знаков, если раз оно допущено, не будет иметь предела, на котором бы могло остановиться, и что тогда все денежные обороты могут подвергаться сильному колебанию, - допустим, что это замечание полновесно; но справедливость его не представляется безусловною, потому что потребные для сооружения железных дорог и вообще для образования производительных предприятий знаки ценности могли бы быть выпущены не как деньги, а как бумаги от Государственного банка на известный срок, с определенным погашением их. Никто не станет утверждать, что возможно печатать столько денежных знаков, сколько бы ни вздумалось (мы этого и не говорим), но тем более нельзя занимать на счет народа за границей, когда сам народ с полным доверием и желанием готов за свои домашние беспроцентные денежные знаки ценности кредитовать правительство своим трудом во всех видах этого труда. Перейдем к примеру, если бы мы, при начале сооружения железных дорог, выстроили на свои средства, положим, 500 верст и выпустили бы на этот предмет примерно на 40 млн. рублей денежных знаков, то неужели бы от этого наш рубль за границей упал на 45%, как это случилось теперь? Будем разъяснять далее. Употребив 40 млн. на означенные 500 верст и доказав посредством гласных отчетов, что эта сумма приносит доход, мы бы могли такое предприятие, созданное доверием народа к правительству, выразить в облигациях, с обращением их в продажу за границей без всякой уступки из нарицательной цены облигаций. Таким образом, доверие народа к царским денежным знакам исполнило бы свою полезную финансовую службу для блага отечества гораздо выгоднее жадных к наживе иностранных капиталистов. При этом самая продажа бумаг, представляющих собою уже не проект сооружения какой-либо железнодорожной линии, а действительно существующее доходное имущество, была бы совершаема без того унижения, которое переживала Россия, делая скидку 30% с рубля при продаже облигаций еще только предположенных к устройству дорог. Само собою разумеется, что продажа за границей железнодорожных бумаг, выражающих уже устроенное предприятие, доставила бы нам наличные деньги, которые образовали бы верное и скорое средство к изъятию из обращения выпущенных нами бумажных знаков. После такой первой операции мы бы приступили к сооружению вторых 500 или 1000 верст на том же основании, и точно так же, изобразив эти вторые дороги в новых бумагах, продали бы их за границей без всякого труда; потому что там существует, по случаю избытка капиталов, постоянное стремление к приобретению верных 5% бумаг по цене гораздо высшей их нарицательной стоимости. При такой системе действий не мы бы обивали пороги у банкиров, а они бы стучались в наши двери; они бы искали возможности приобрести наш интересный товар, следовательно наше финансовое и политическое значение не носило бы на себе характера убожества и бедности. Идя таким разумным путем согласования государственных потребностей с доверием народа, государство росло бы силою взаимного действия вместе с народом, и мы получили бы за все наши железные дороги наличные деньги, приток которых поддержал бы наш курс гораздо вернее, чем злополучный размен золота, в количестве ста миллионов, бывший, кажется, в 1863 г., на наши кредитные билеты. Все это золото ушло за границу, а на русской жизни образовалась одна лишь насильственно наложенная на нее тягость по уплате сделанного для этой операции займа.
Означенный размен существовал более шести месяцев, и никто из русских капиталистов не заявил желания воспользоваться променом кредитных билетов на золото, которое приобреталось одними лишь биржевиками и опять уходило за границу. Странно то, что этот очевидный пример не убедил наших финансистов в полном доверии русского народа к денежным знакам правительства, и они по прежнему упорно стояли на своей мысли о невозможности выпуска беспроцентных бумаг. Во время этого размена финансисты проповедовали нам какое-то экономическое зловерие в таком роде, что золото подобно воде распределяется между всеми государствами, так сказать, ватерпасно, и если сегодня от нас оно сделало отлив, то оттуда, где в нем почувствуется избыток, оно обратно потечет к прежнему исходному пункту, но на деле оказалось совсем не то; мы более четверти века напрасно ждали обратного прилива и убедились в том, что события оправдали вполне русскую пословицу: что с возу упало, то пропало.
Возвращаясь к тому, что дороги, выстроенные на свои денежные знаки, стоили бы гораздо дешевле, потому что на ценность их не упали бы уступка 30% с рубля при реализации и проценты, платимые со дня выпуска облигаций, нельзя не вспомнить того, что простой механизм сооружения дорог на свои средства был отброшен и осмеян финансистами потому только, что в их головы внедрилось непреклонное упрямство не допускать действий, основанных на возможности самовозрождения, и в силу этого разрушительного мнения дело было до того осложнено чужеземными теориями, что перед глазами властных лиц стоял какой-то идол европейского кознодействия, которому с раболепным унижением приносилась в жертву всякая полезная русская мысль, со всеми ее указаниями и сердобольными помышлениями.