Экс-любовники
Шрифт:
Карима и Марса-абыя за столом нет. Час назад ушли в баню и до сих пор не выходили.
— Они могут и по два часа париться, — хмыкает Эльсина, которая, в отличие от меня, пьёт чай на сухую. — Я дожидаться точно не буду и спать пойду.
Ну а что мне остаётся? Сидеть одной за столом, прикинувшись Хатико? Надо тоже идти, а то велик риск спылесосить ещё кило пирогов и по возвращении не поместиться в юбку, которая на меня и так с мылом налезает.
— Бик зур рэхмет, — старательно выговариваю я, когда Фируза-апа провожает меня до двери
Она похлопывает меня по плечу сухой узловатой ладошкой и улыбается:
— Йокла-йокла, кызым.
Слово «кызым» я знаю. Так Равиля Марсовна Айгуль называла, это «дочка» ласково. И как же хорошо становится, что кызым для каримовской даваники теперь я! Даже в носу щипать начинает. Ничего удивительного, что Марс-абый столько со своей женой прожил. Вон она какая замечательная: и добрая, и готовит так, что ум отъешь, и порядок у неё везде.
— Рэхмет бик зур, — расчувствовавшись, повторяю я и указываю на дверь. — Я тогда это… ял ит пойду. Вы тоже идите. Столько всего сегодня наготовили… Как вообще на ногах стоите, непонятно.
Фируза-апа продолжает мне улыбаться, поэтому я решаю не насиловать её бедный старческий слух и скрываюсь за дверью спальни. Щёлкаю выключателем и оглядываюсь. На полу здесь тоже лежат ковры, а над кроватью в золочёной раме висит молитва на арабском. В доме таких много. У Карима в машине тоже на зеркале вместе с чётками висит.
Постель заправлена необычно: на расшитом бархатном покрывале уголками вверх составлены подушки в таких же бархатных наволочках. Аккуратно переложив их в кресло, я юркаю под одеяло.
Окно в комнате предусмотрительно открыто, и через рябь москитной сетки видно глубокое ночное небо. Воздух здесь и правда особенный — свежий, насыщенный кислородом. И тишина умиротворяющая, с пением цикад.
Почти сразу начинает клонить в сон, но я уговариваю себя продержаться до прихода Карима. Примерно через полчаса раздаётся приглушённый скрип половиц, и дверь в комнату приоткрывается.
— Не спишь, татар кызы? — Вместе с этими словами кровать накрывает громадная тень.
— Юк, — шиплю я, приподнявшись на локтях. — Топаешь, кстати, как слон.
Карим бесцеремонно стаскивает с меня одеяло и ложится рядом. От него пахнет хвоей и чистотой, распаренное тело пышет жаром.
— Дождалась меня? — Его пальцы сходу ныряют мне под футболку, губы жадно впиваются в мои.
Я целую его в ответ и параллельно возмущённо луплю по руке, пытающейся протолкнуться в бельё.
— Ведите себя прилично, Карим Талгатович.
Какой там! Карим, похоже, этого момента весь вечер ждал — аж трясёт его, пока меня лапает. И член стоит как каменный.
— Соскучился по тебе, — шепчет, подминая меня под себя.
Я тоже соскучилась и даже настроилась на беззвучный секс с подушкой в зубах, но это было до того, как Фируза-апа доверительно назвала меня кызым. Старички ведь чутко спят, и если она узнает, что кызым с Каримом под её крышей чпокалась полночи, то может больше и не назвать.
Уж день-то как-нибудь потерплю — завтра нам всё равно домой ехать. И Карим тоже потерпит. Не животное же.
— Исхаков. — Я обхватываю его ладонями за скулы и заставляю на себя посмотреть. — Я не могу тут. В смысле в доме твоей даваники. Она просто очень хорошая, и я не хочу… В общем, как-то неправильно.
Карим, тяжело дыша, смотрит на меня в течение нескольких секунд, будто решает, прислушиваться или нет, а потом со вздохом скатывается на бок.
— Настали голодные годы, — бормочет он, закидывая на меня руку.
— И это говорит тот, кто в себя дюжину бэлишей запихал, — хихикаю я, поворачиваясь к нему лицом. — Ты в детстве наверняка был жирненьким.
— Почему это?
— Ты же всё лето на даваникиных харчах жил.
— Я же работал много. — Усмехнувшись, Карим гладит меня по волосам. — Знаешь, сколько сил уходит, чтобы вскопать поле картошки?
— Нет, не знаю. Расскажи.
— Рассказать тебе про картошку? Копать мне не нравилось. Я больше любил собирать с неё колорадских жуков. Мне давали банку с бензином, и их нужно былотуда бросать.
— Фу-у, — морщусь я. — Как-то жестоко. А что ещё ты делал?
— Много чего. Цыплят разводил. Яйца из-под кур собирал. Закалывал петухов, потрошил…
— Хватит!
Карим опускает ладонь мне на талию, а его приглушённый голос щекочет моё лицо.
— Ты цыплят когда-нибудь видела?
— Нет. В смысле только на картинках.
— Завтра покажу. Они пушистые и пищат. Девочкам нравятся.
— Девочкам нравятся? — Я шутливо пихаю его коленом. — Так ты себе популярность среди местных зарабатывал?
Даже в темноте видно, как Карим скалится.
— Конечно. Все соседки ко мне бегали.
О своих деревенских буднях он говорит ещё долго, где-то посередине рассказа меня настигает тотальное блаженство, и я засыпаю, уткнувшись носом ему в плечо. Мне снятся горы кыстыбый, блестящие от пота кубики, пушистые цыплята и белоснежное платье невесты.
*********
Просыпаюсь я оттого, что становится слишком жарко. Солнечные лучи, бьющие через окно, будто пытаются прожечь дыру в коже. Поморщившись, я постукиваю рукой по соседней подушке, но никого там не нахожу. Карим уже смылся.
Быстро натянув одежду, сбегаю вниз. В гостиной никого, и на кухне тоже, хотя, судя по запаху выпечки и составленным на столе чашкам, общий завтрак уже состоялся. На часах тем временем всего половина девятого. Как-то рановато для выходного дня.
Но, похоже, кроме меня, никто так больше не считает, потому что во дворе я застаю настоящий деревенский субботник. Фируза-апа, одетая в длинное цветастое платье, собирает с куста смородину, неподалёку Марс-абый красит ствол яблони, а на корточках среди грядок клубники с зелёным ведёрком в руках ползает Эльсина. Только Карима нигде не видно.