Экспедиционный корпус
Шрифт:
Когда колонисты вставали со скамей и стояли с опущенными головами, шепча молитвы, мы продолжали сидеть.
По окончании службы все стали подходить к кюре и целовать распятие. Подошел и сержант-мажор. Кюре что-то шепнул ему. Вернувшись в барак, сержант-мажор заявил нам, что если в следующий раз будем вести себя так, как сегодня, то кюре не разрешит больше посещать церковь. К удивлению сержант- мажора солдаты очень обрадовались такой новости. Мы тотчас же решили добиться, чтобы кюре запретил нам ходить в церковь.
Работа наша была
Дни были жаркие, а ночи холодные. В наши бараки пришла страшная гостья – африканская тропическая лихорадка. Заболевшие бились в тяжелом бреду и умирали. Это навеяло на солдат страх, люди стали сумрачны, злы. Каждый сознавал, что рано или поздно и его не минует участь, которая постигла многих товарищей.
По вечерам в бараках придумывали способы, как бы вырваться из проклятого лагеря. Но придумать ничего не могли. Одно время решили перебить ночью охрану и бежать. Но куда бежать – не знали. Кругом пески, население редкое. Где и в какой стороне было море, также никто не знал. Наверняка поймали бы всех и услали еще дальше вглубь Африки.
По воскресеньям нас продолжали водить в церковь. Измученные шестидневной работой, мы вынуждены были плестись туда и обратно двенадцать километров по труднопроходимой песчаной дороге.
Наконец терпение наше лопнуло. Мы решили раз навсегда избавиться от церкви и кюре. По жребию Оченин должен был закурить в церкви, что он и сделал. Увидев это, колонисты ахнули, кюре перестал петь, а перепуганный насмерть органист дико смотрел наОченина, забыв про свой хриплый инструмент.
За эту проделку нас сейчас же вывели из церкви, а кюре наконец запретил нам посещать службу.
Иногда к нам приезжал начальник лагеря капитан Манжен. Это был высокого роста француз, много лет проживший в Африке. Он считался очень злым человеком, вся охрана лагеря боялась его. Мы учитывали это и, когда капитан наведывался, старались вести себя примерно. Манжен был доволен порядком, но с русскими никогда ни о чем не разговаривал, даже как будто избегал встреч с нами.
Как-то капитан приехал с подозрительной торопливостью. Вызвал к себе сержанта и капралов и после разговоров с ними зашел в барак. В это время как раз начинался обед. Ни с того, ни с сего Манжен стал ругаться и грозить нам сокращением нормы довольствия, если мы не исправимся. Мы глядели на него, ничего не понимая.
Оказалось, что капитан, проезжая по местечку, был остановлен кюре, который рассказал ему о проделках русских солдат в церкви.
Больше всего тогда попало сержант-мажору за то, что он не доложил обо всем капитану. Наругавшись досыта, Манжен сел в машину и уехал.
Через несколько дней рано утром капитан опять приехал в лагерь. На этот раз не один, а с инженером. Инженер осмотрел произведенную солдатами работу и сказал капитану, что положенная норма
– Почему за эту каторжную работу ничего нам не платят?
Капитан покраснел. Он бросил злой взгляд на солдат, потом на инженера. Услышав вопрос русских, инженер насторожился и хотел что-то сказать, но в этот момент капитан быстро встал и, взяв инженера под руку, вышел с ним из барака, ничего не ответив. После обеда оба они уехали.
Вечером капрал передал русским подслушанный им разговор капитана с инженером. Последний настаивал на немедленной выплате русским за работу, капитан заявил, что будет платить после, когда найдет это нужным.
Время тянулось медленно. Каждый день казался годом. Однообразная изнурительная работа с лопатой или тачкой в руках опротивела. Пища все ухудшалась. Силы людей убывали, лихорадка трепала почти всех, смерть чаще навещала нас.
Наша дружная пятерка помещалась в углу барака. Мы были одногодки, унтер-офицеры, хотя и разжалованные в ля-Куртине «революционным» фельтенским судом, товарищи из второго особого полка, только разных рот. Кроме меня и Макарова с Очениным в пятерку входили Владимир Станкевич из Смоленской губернии и Андрей Карпов из-под Саратова.
Мы держались как-то обособленно от остальных солдат. Чаще всего бывали вместе, всегда вели тихий разговор между собой. Мы никак не могли мириться с условиями ссылки и искали какого-либо выхода.
В следующий приезд Манжена Оченин спросил его, привез ли он деньги за работу. Капитан торопливо ответил:
' – Я никаких денег не привез и привозить не собираюсь. Французское правительство бунтовщикам денег не платит. Скажите спасибо за то, что вас всех не расстреляли в ля-Куртине, и за то, что вас кормят.
– Расстреливать нас не за что, – сказал Оченин, – мы Франции ничего плохого не сделали. За бремонский бой мы заслуживаем лучшего отношения.
– А кормят нас здесь не даром, а за нашу работу, – добавил Макаров. – Кроме ппщи нам полагается три франка в день…
– А вы откуда это знаете? – спросил Манжен, зло посмотрев на наших охранников.
– Если вы нам сегодня денег не выплатите, то завтра мы на работу не пойдем, – громко сказал Оченин.
– Посмотрим, как вы не пойдете, – бросил капитан.
– Очень просто, не пойдем и все, нам терять нечего…
– Плати деньги, капитан, иначе бросим работу, – вдруг закричало несколько голосов.
Капитан сердито повернулся и ушел.
После утреннего подъема солдаты собрались завтракать. Во время завтрака возник спор: итти или не итти на работу. Когда раздался сигнал, произошло замешательство. Многие солдаты, вспомнив ля-Куртин, тут же пошли по дороге к каналу, а некоторые стояли в нерешительности. Мы всей пятеркой решили на работу не итти. К нам присоединилось человек пятьдесят.