Экспертократия. Управление знаниями: производство и обращение информации в эпоху ультракапитализма
Шрифт:
Избирая наиболее простую схему подчинения рынку, вузы обрекают себя на осуществление инерционной деятельности, собственно экономическое содержание которой сводится к тому, чтобы постоянно отставать от того, что представители вузовского топ-менеджмента определяют как «требования рынка».
Видя свою стезю в занятиях образованием, вузовские функционеры отечественной образовательной системы забывают о том, что образовывать и значит, помимо всего прочего, формировать спрос, а не только предложение.
Вопреки этому участники образовательного рынка относятся к своей деятельности так, как если бы действововали
Наиболее показательна с этой точки зрения номенклатура новых высших учебных заведений, прежде всего негосударственных: многочисленные комбинации слов «бизнес», «экономика», «менеджмент» и «право» выступают подтверждениями подспудного представления о том, что, чему бы теперь ни учили, настоящим «предметом» обучения должна выступать именно рыночная активность.
Одновременно образование остается сферой, где наряду с государственно-политической деятельностью сохраняется наиболее высокий уровень коррупционного, «теневого» предпринимательства. Музеев, больниц и вузов в России процесс приватизации не коснулся (хотя существует целый ряд деятелей образования, которые за нее ратуют). При этом именно в государственной вузовской системе существуют не только достаточно широкие возможности оказания платных услуг, но и не менее широкие перспективы для создания дочерних бизнес-предприятий (которые распоряжаются фондами, оборудованием, техническими средствами и, не в последнюю очередь, персоналом госвуза).
Образовательная монополия
Гиперрынок создает ситуацию гипермонополизма, причем этот гипермонополизм едва ли не в первую очередь связан с «постиндустриальным» сегментом экономики – сферой услуг. Однако в отличие от стран Запада образцовой услугой оказывается у нас не интеллектуальный (экспертный) сервис, а политическое представительство с такой сервисной атрибутикой, как бюрократический прессинг, мобилизация групп влияния, корпоративизм, государственное рейдерство, назначение олигархов. Коррупционным является сам принцип экономической организации, когда наиболее эффективным собственником de facto становится тот, кто в состоянии аккумулировать наибольший административный ресурс.
Гипермонополизм обозначает собой предельную иерархизацию социальных сред, которая воспроизводит структуру социального расслоения в целом (в России, как известно, один из самых высоких показателей неравенства доходов наиболее богатых и наиболее бедных граждан). Формирование гиперрынка привело, таким образом, к повсеместному распространению неофеодального типа хозяйственной деятельности, выражающегося в феномене вотчинного предпринимательства. Вотчинное предпринимательство предполагает обладание должностным статусом, который открывает возможность относиться к институциональной инфраструктуре, находящейся в ведении вотчинника, как к превращенной форме экономического капитала. В то же время капитализация должностного статуса выступает главенствующим условием его обладания: неумение извлекать статусную ренту служит показателем должностной несостоятельности и управленческой неэффективности.
Все это в полной мере касается школ и вузов – государственных и негосударственных организаций, отвечающих за процесс социального воспроизводства. Образовательная система существуют как агломерация учреждений, в совокупности функционирующих как естественная монополия. При этом статус естественной монополии приобретается этими учреждениями не по причине эксклюзивного доступа к
Если реформирование других естественных монополий проходит в рамках общего тренда демонополизации экономики, то в случае с образованием наблюдается обратная тенденция: рыночная переориентация образовательной системы ведет к тому, что на последнюю возлагается миссия по капитализации человеческого ресурса.
Капитализация человеческого в человеке отличается от описанной Марксом процедуры накопления экономического капитала путем присвоения прибавочной стоимости.
Прибавочная стоимость получается из разницы между величиной заработной платы и стоимостью произведенного трудом продукта. В присвоении прибавочной стоимости заключается механизм экономической власти, которая выражается в разнообразных проявлениях эксплуатации. Прибавочная стоимость – совершенно реальная вещь, но она не связана с накоплением человеческого капитала. Тут действует другой механизм, соотносящийся с действием не экономической, а символической власти.
Символическая власть действует на уровне личных мотиваций и свободного выбора. Поскольку ее стихия не принуждение, а побуждение, можно сказать, что она управляет не детерминациями (как экономическая власть), а возможностями. При этом накопление символической власти – это структурирование и отчасти лимитирование возможностей (в последнем случае она сливается с политической властью). Однако концентрация возможностей ведет к неуклонному возрастанию рисков. И именно риски оказываются неуклонно возрастающей издержкой накопления символической власти и капитализации человеческого ресурса.
Общество, в котором воплощается ставка на получивший неслыханную рекламу «человеческий фактор», с неизбежностью превращается в общество риска. Пропагандируемое гуманистами всех мастей усиление роли «человеческого фактора» оборачивается новой формой эксплуатации людей, последствия которой пострашнее любых эксцессов экономического тоталитаризма (хотя и находятся с ними в генетической связи). Марксова идея пауперизации рабочего класса состоит в том, что рабочие обречены на обнищание по факту того, что скорость повышения их доходов будет отставать от скорости концентрации капитала. По аналогии с этим тезисом можно сказать, что возрастание возможностей, происходящее по мере увеличения внимания к «человеческому фактору», будет опережаться издержками, которые возникают в результате предопределяющей действие этого фактора капитализации человеческих ресурсов.
Капитализация человеческих ресурсов – это практика возгонки чистых социальных энергий, отделенных от их носителей и подчиненных принципу чистой эффективности. Главное условие владения ими – абсолютная управляемость «человеческого фактора», но именно эта управляемость делает неуправляемой простую человеческую повседневность, превращает в рискованные затеи самые простые виды действий, ставит под угрозу неизвестности наиболее рутинные в прошлом уклады жизни. Возникающее при этом общество риска является одновременно и обществом богатых возможностей, и обществом неопределенности (конингентности). Подобное положение дел также соотносится с ситуацией гиперкапитализма, гиперрынка, которая весьма характерна и для современной России.