Экстремальная Маргарита
Шрифт:
— Проверяем Бартолли.
— Как ты его проверяешь?
— Сижу на «хвосте».
— Гениально. Ну Бартолли, ну едет куда-то, и что? Может, соотечественницу встретил, итальянку? От этой женщины веет европейским шиком.
— А откуда у нее джип с нашими номерами, если она итальянка? На роль блондинки-убийцы она не тянет — старовата. Хотя фигурка вполне ничего.
— Зато Бартолли у нас под подозрением, как возможный заказчик убийства.
— Ну, продолжай тогда. Ого!
Пока они спорили, притормозив на красном, случилось непредвиденное. «Чероки», стоявший первым у светофора, почти дождался желтого света, резко дал газу, развернулся практически на одном месте на сто восемьдесят градусов и поехал в обратную сторону по встречной полосе.
— Нас
Он безуспешно попытался совершить подобный маневр, но время было упущено. Образовалась небольшая пробка. Перекресток заполнил гул возмущенных сигналов. Прекрасные в своем негодовании водители громко выражали хозяину «девятки», перекрывшей движение, различные пожелания на дальнейшую жизнь. Самым ласковым из них было «чтоб ты удавился, кретин!». Непробиваемый Валдаев, в жизни которого бывали моменты и посложнее, закончил переползание на встречную полосу с разворотом. Плотный поток автомобилей растянул элементарную, в принципе, процедуру на добрых пятнадцать минут. «Хвост» бесславно оторвался от преследуемого «чероки».
— Нет, ну ты видел! — не унимался Валдаев. — Как она нас сделала!
— Не нас, а тебя, — поправил друга Здоровякин. — Что ты уши развесил на светофоре. Болтать надо было меньше.
— Нет, ну ты прикинь! — никак не мог успокоиться Саша. — Засекла! И как ловко смылась!
Валдаев направил автомобиль в сторону Петербургской площади. Вскоре они уже сидели в кабинете и предавались горестному анализу ситуации.
— Кажется, мы с тобой неудачники и лопухи, — подвел неутешительный итог Здоровякин. — Я вчера упустил подружку Кобрина, ты сегодня — Бартолли с его таинственной мадам. Алло, да, — бросил Илья в трубку загорланившего телефона. — На, возьми, это тебя…
— Валдаев.
Здравствуй, Саша, — раздался голос Аллочки, секретарши из «Пластэка». — Я звоню тебе по поручению Юлии Тихоновны Кармелиной. Она вернулась из Москвы и, узнав, что ты ее разыскивал, просила передать, что завтра в десять утра подъедет к вашей мрачной конторе.
— Почему мрачной? — удивился Александр. — У нас очень симпатичное зданьице. Недавно отремонтированное, покрашенное в веселенький желтый цвет.
— Но ведь у вас есть подвалы и застенки? Несомненно. В общем, дай указание, чтобы Юлию Тихоновну к вам пропустили. Только, пожалуйста, не заставляй ее ждать. Во-первых, каждая минута ее рабочего времени оценивается нашей компанией в бешеную сумму денег, а во-вторых, ты же понимаешь, в каком стрессовом состоянии она пребывает в последнее время.
— Слушаюсь, гражданин начальник, — отчеканил Александр. — Спасибо, что позвонила. Страстно целую в носик. — Он положил трубку и торжественно объявил: — Завтра в десять к нам прибудет Кармелина.
— А почему не сегодня?
— Слава богу, хоть что-то сдвинулось с мертвой точки.
— Думаешь, она окажется нам полезной?
— А что? Старушка далека от маразма, учитывая, какой высокий пост она занимает в «Пластэке». Будем ждать от нее мудрости, помноженной на знания. Вдруг ей известны тайные порывы и страсти души Кармелина? Мать все-таки. Вдруг она в курсе его взаимоотношений с блондинкой-отравительницей? Вдруг…
— Какого она года? — бесцеремонно перебил Здоровякин, роясь в бумагах.
— Тридцать девятого, а что?
— Хочу проверить, не скоропалительно ли ты обзываешь ее старушкой.
— Шестьдесят ведь стукнуло. Нам с тобой не дожить. Особенно тебе, с твоими бандитствующими отпрысками.
— Да уж… — согласился Илья. — Доведут меня. (Сегодня утром, выйдя из спальни, потрясенный Илья увидел потомство, несущее куда-то с сосредоточенным видом гладильную доску. Леша, надрываясь, держал закругленный край, Антоша, пыхтя, путался в складных ножках. К тому же он умудрился обмотаться шнуром утюга, и утюг ехал следом по линолеуму. Можно было не сомневаться, что деятельная молодежь сумеет воткнуть штепсель в розетку. Застигнутые врасплох, дети остановились и невинно посмотрели на папулю так, словно собирались погладить ему рубашку:
— Давай-ка мчись вниз, выпиши Кармелиной пропуск. А то завтра мы обязательно забудем.
— Сам и мчись, — беззлобно огрызнулся Илья
— При мысли о детях его охватил приступ стыда за вчерашнее поведение. Сегодня дети, можно сказать, голодали, так как их папаша-предатель, вместо того чтобы отовариться вожделенным кефиром и бежать домой, к семье, провел вечер в обществе грустной сероглазой блондинки.
— И помчусь, — весело ответил Валдаев, которого ничего не мучило. — Мне не трудно. Думал, я буду с тобой препираться?
* * *
Накануне внеочередного собрания акционеров Аллочка была завалена работой по самую макушку. Ярослав Геннадьевич, беременный на девятом месяце идеей наконец-то отбросить приставку «вице» от своего звания, развил кипучую деятельность. Его внезапно охватило желание организовать бурную рекламную кампанию, чтобы увеличить количество продаж. Но по странному недоразумению «Пластэк» не имел команды пиарщиков, и все вопросы рекламы находились под контролем секретарши.
Взмыленная Алла трудилась не покладая рук, названивая в рекламные агентства и на телевидение. К вечеру она представляла собой иллюстрацию к разделу «Использование труда рабов» в учебнике «История древнего мира». Но окончательно Аллочку доконало очередное, наверное уже шестнадцатое, исправление статьи, подготовленной Кобриным для публикации в местной прессе. Главный редактор областной газеты, приятель Кобрина, уже забронировал полосу для огромной статьи о жизни «Пластэка», его грандиозных успехах и мелких неудачах. Несомненно, знакомство с опытом процветающего предприятия экстра-класса было интересно читателям, трагический информационный повод — смерть Кармелина — придавал материалу требуемую броскость. Но Аллочка метала гром и молнии.
Вице-президент вставил в окончательную редакцию шедевра несколько абзацев, которые привели Аллу в ярость. Они касались личности погибшего президента. Кобрин вроде бы попытался отдать дань признательности Никите Кармелину. Но каким-то неуловимым образом, путем тонких намеков создал у читателей впечатление, что «Пластэк» добился процветания не благодаря таланту Никиты Кармелина, а вопреки его многочисленным ошибкам. Кобрин, не лишенный литературного дара, не рубил сплеча. Он рассыпался в комплиментах, восхвалял чудесные личные качества Никиты Андреевича, рвал на себе шелковый галстук, живописуя тоску и отчаяние, охватившие фирму в день трагической гибели Кармелина. Но искусно вплетая в ткань панегирика разрушительные выражения типа «однако все-таки мы не можем не заметить», «и все же мы должны сказать…», Ярослав Геннадьевич сводил на нет предыдущие заявления. Резвый скакун его словесной изобретательности лихим галопом нес читателей к единственно верному выводу: «Пластэк» из-за ошибок руководства работал не так эффективно, как мог бы. Но теперь все пойдет путем. Когда компания перейдет под власть нового командира. Оставалось надеяться, что господин Кобрин не передумает и осчастливит тружеников «Пластэка» согласием возглавить компанию.
— Каков наглец! — с отвращением смотрела Алла на листы бумаги, с тихим шорохом выползавшие из лазерного принтера. — «Искренне восхищаясь фантастической способностью Никиты Андреевича предугадывать конъюнктурные изменения рынка, к сожалению, должен признать…» Тьфу ты пропасть!
Неожиданно в приемной появился человек, который вполне мог разделить Аллочкино недовольство Ярославом Геннадьевичем. Жена Кобрина Елена Борисовна нагрянула с инспекцией.
Раньше, насколько она знала (к ее глубокому удовлетворению), у мужа не было персональной секретарши. Он при необходимости «пользовался» (милое выраженьице!) секретаршей Кармелина. Навестив однажды «Пластэк» и внимательно взглянув на Аллу, Елена Борисовна успокоилась. Она органически не переваривала женщин, но в Аллочке все вызывало восторг: и бледное треугольное личико с тонкими губами, и невыразительные глаза, и редкие волосы неопределенного цвета, и плоская грудная клетка.