Экзорцист: Проклятый металл. Жнец. Мор. Осквернитель
Шрифт:
Так помогите, Святые, измениться, но остаться при этом самим собой.
Помогите!
Молельный дом я покинул утром.
Жгучее солнце только начинало припекать, ослепительными отблесками сверкали его лучи на золоченых куполах колоколен, щебетали птицы, с моря веяло столь редкой для лета свежестью.
Но мне на все эти красоты было просто наплевать.
Я шел.
Просто шел.
Заставлял себя размеренно переставлять ноги и контролировал каждый шаг. Покачивался, удерживая равновесие. Регулярно наполнял
Заново учился быть самим собой.
Не научился, но – вспомнил.
Давно позабытая жизнь вернулась смутными воспоминаниями, узенькие улочки вновь стали родными, приняли меня, и с глаз будто пелена спала.
Я вновь стал живым. Живым!
Сердце забилось без перебоев, ноги перестали подгибаться, руки подрагивать, а пальцы дрожать в нервном треморе.
Себастьян Март вернулся.
Поплутав по переулкам, я благополучно разминулся с усиленными по случаю юбилея его величества патрулями Стражи, дошел до канала, спустился к воде и прямо с лестницы спрыгнул в лодку.
– Все в порядке, мастер? – спросил кормчий, безмятежно поправлявший с утра здоровье крепленым вином.
– Где вчера были, помнишь?
– Опять туда?
– Да.
Мужичок заткнул бутылку пробкой, растолкал своего напарника, и лодка, плавно рассекая мутную воду канала, тронулась в путь.
Я улегся на палубу, подложил под голову бухту веревки и бездумно уставился в бесцветно-голубое небо. Над головой время от времени смыкались каменные своды мостов, проплывали мимо украшенные набережные, всюду мелькали парадные мундиры городской стражи и гвардии, трепетали вывешенные по случаю праздника флаги и штандарты, разносилась над водой музыка игравших на площадях уличных оркестров.
К полудню начнут выкатывать бочонки вина, и город окончательно погрузится в безумие, именуемое празднованием семидесятилетнего юбилея его величества Грегора Четвертого. Но это все будет немного позже, а пока трепетал на знаменах морской змей, играли марши, клацали по булыжникам мостовых подковы конных патрулей, голосили мальчишки, выкрикивали речовки зазывалы, расходились с рынков нагруженные продуктами кухарки.
Город жил своей жизнью, и никому не было ровным счетом никакого дела до проплывавшей под мостами лодки и человека на ней. Никому не было никакого дела до самого разыскиваемого преступника Стильга – лиходея, задумавшего сжить со свету виновника сегодняшнего торжества.
«Бред! Это все происходит не со мной!» – перепуганной пичугой билась в голове шальная мысль, но под спиной покачивалась палуба, с неба припекало солнце, пахло затхлой водой, и никуда от этого было не деться. Как ни хотелось бы сейчас закрыть глаза и проснуться, но это – моя жизнь. И другой не будет.
Я приподнялся на локтях и вдохнул полной грудью в попытке почувствовать на вкус собственное бытие. И мир сделался ярче. Расцвели красками крытые черепицей крыши, сверкали золотом купола дворцов и молельных домов, белоснежные флаги и штандарты стали белее,
И так везде и во всем.
Город стал ярче и чище, а вот горожан я больше не чувствовал.
Кто все эти люди? Зачем они здесь? Чем живут, с какой целью дышат одним со мной воздухом?
Серая, безликая толпа, заляпанная редкими цветными пятнами парадных мундиров.
Вот ребят в мундирах я понимал хорошо. Они на службе, они будто сторожевые псы посреди этого бестолкового стада. И с превеликим удовольствием вцепятся в того, у кого еще вчера не считали зазорным состоять на содержании.
Голова мотнулась, это неловкое движение стряхнуло незаметно подобравшийся сон, и я невесело усмехнулся.
Перегорело все во мне, один прах и пепел остались. Еще браслет черный, холодом серебра запястье давит, отвлекает, не дает сосредоточиться. Избавиться бы от него, да нельзя. Но уже скоро, скоро…
Почувствовав, что вновь начинаю проваливаться в полудрему, я уселся на палубе и помахал рукой стоявшим на обветшалом каменном парапете людям.
Первым в лодку спрыгнул Густав Сирлин, за ним последовали под стать своему прозвищу Хмурый и заспанный Эдвард Рох.
– Это безумие! – с ходу заявил чернокнижник.
Я поднялся на ноги, встал напротив Густава и только тогда спросил:
– Что именно?
– Штурм тюрьмы, – ответил Сирлин. – Тебе понадобится как минимум полусотня бойцов, но даже так шансы на успех ничтожно малы. Если подойдет подкрепление, вас раздавят!
– А как же ты и твой волшебный порошок?
– На меня не рассчитывай!
Я зевнул и очень мягко поинтересовался:
– Это твое последнее слово, Густав?
– Что с тобой не так, Себастьян? – пристально уставился на меня чернокнижник. – С тобой определенно что-то не так, – повторил он, уселся на палубу, помассировал переносицу и спросил: – Тюрьма прикрыта защитными заклинаниями, ты в курсе?
– В курсе, – кивнул я, припомнив отголоски темной волшбы.
Место под тюрьму было выбрано неспроста, там все так пропитано кровью, что ни обычный священник, ни даже экзорцист, пока внутри не окажутся, ничего не почувствуют.
– И что ты собираешься делать?
– У меня есть ты. Ты ведь можешь снять эти чары?
– Могу, – не стал отрицать этого Густав. – Но пока внутри твой драный экзорцист, я туда не сунусь. На своей территории он меня раздавит.
– Он точно внутри?
– Уловил его присутствие, когда проходил мимо.
– Допустим, его не станет, тогда ты в деле? – предложил я новый вариант.
– Не станет? – хмыкнул Сирлин. – Каким это образом, Себастьян?
Эдвард Рох зевнул, потер под носом и предложил:
– Если он будет столь неосторожен, что появится на улице, я его сниму.
– А если не появится? – срезал лучника Густав. – Что тогда?
– Тогда сам с ним разберусь, – заявил я.
Чернокнижник просто опешил.
– Ты?! – фыркнул он. – Да он тебе вчера чуть душу не сжег!