Элегия погибшей звезды

Хэйдон Элизабет

Три священника подавленно последовали за Грегори по длинным темным коридорам мраморного особняка, они не замечали ни старинных гобеленов, висящих на стенах, ни тяжелых бронзовых жаровен, в которых курились благовония. Они шли по бесконечным переходам, мимо бесчисленных одинаковых арочных проемов, пока Грегори не остановился перед массивной дверью из красного дерева. Распахнув ее, он презрительно указал внутрь.

За дверью находилась маленькая часовня с простым алтарем и скамьями без спинок. Над алтарем висел небольшой барельеф с изображением серебряной звезды Патриархии, больше никаких украшений в часовне не было.

— Ждите здесь, — приказал Грегори.

Как только священники вошли внутрь, он решительно захлопнул за ними дверь.

Казалось,

прошла вечность, а священники все еще ждали, сидя на твердых деревянных скамьях, молча размышляя о своем будущем. Лишенное окон помещение не позволяло определить, когда закончилось утро и начался день, тем не менее они могли следить за ходом времени по изменяющемуся сиянию серебряной звезды над алтарем. Наконец дверь открылась, и вошел мрачный Грегори.

Следом за ним появился еще один человек. Он был почти на голову выше главы Лиантаара и одет в серебряную мантию с вытканной на ней такой же звездой, что сияла над алтарем. Возраст посеребрил его волосы, но не вызывало сомнений, что в молодости они были светлыми. Длинная борода слегка завивалась на концах, а глаза были чистыми и голубыми, как безоблачное летнее небо. Он слегка взмахнул рукой в приветственном жесте, и на пальце сверкнуло простое платиновое кольцо с большим овальным камнем необычайной чистоты. Три священника сразу же опустились перед ним на колени.

Патриарх знаком попросил Грегори закрыть дверь, а потом обратил свой внимательный взгляд на коленопреклоненных священников.

— Встаньте, — приказал он. — Мне не нравится, когда люди вашего сана опускаются на колени не для молитвы.

Лестер и Доминикус помогли Лазарису встать. Пожилой священник дрожал, его лицо побледнело от волнения. Много лет назад он имел честь видеть Патриарха, который крайне редко появлялся на людях, во время церемонии рукоположения Найлэша Моусы, ставшего Благословенным Сорболда. Тогда Патриархом был хрупкий человек с венцом редких седых волос на почти лысой голове, и его согбенное возрастом тело с трудом выдерживало вес тяжелых одеяний.

Новый Патриарх, Константин, который возглавил церковь всего несколько лет назад, ничем не походил на своего предшественника. И хотя он прожил немало лет, он держался так, словно в прошлом был солдатом или атлетом. Широкие плечи не согнулись под бременем лет, а гордо поднятая голова придавала ему величие, хотя на лице не было ни малейших признаков высокомерия.

Будучи главным священником Терреанфора, Лазарис всегда помогал Благословенному Найлэшу Моусе, когда Патриарх наносил официальные визиты в Сорболд. В первый раз решался вопрос, кто возглавит церковь после смерти старого Патриарха. Константин выступил вперед уже после того, как все остальные кандидаты были отвергнуты Весами. И Весы выбрали его — чаша, на которой стоял Константин, поднялась высоко вверх. Лазарис знал, что эту сцену он не забудет никогда. Во второй раз Патриарх прибыл в Джерна'Сид на похороны вдовствующей императрицы и ее сына, наследного принца Вишлу, которые умерли почти одновременно. А после траурной церемонии с помощью Весов выбрали нового императора, и выбор древнего инструмента пал на Талквиста.

Патриарх поднял руку в благословении, и священники почтительно склонили головы. Затем глава патриархальной религии жестом предложил им сесть. Священники смущенно повиновались.

— Должен признать, я удивлен, что вы живы, — из Сорболда нам сообщили, что несколько дней назад все священники, и глава базилики Терреанфора погибли в ужасном пожаре, охватившем монастырь и особняк на Ночной горе. Благословенный Сорболда немедленно покинул наш совет и отправился домой, и я не совсем понимаю, почему вы трое не занимаетесь в Джерна'Сиде подготовкой погребальной церемонии. Скажи мне, Лазарис, почему ты решил прийти сюда и сотворить свою молитву.

Священник поднялся на ноги и подошел к Патриарху.

— Пусть Создатель превратит меня в пепел, если мой язык произнесет хоть одно слово лжи, — запинаясь, заговорил он. — Ваше святейшество, двое этих людей подтвердят то, что я сейчас расскажу. Талквист, регент и будущий император Сорболда, сознательно грабит и оскверняет святые места нашей родины, и прежде всего базилику Терреанфора.

Глаза Патриарха сузились, лицо помрачнело.

— Как грабит? — резко спросил он.

— По его приказу, — продолжал Лазарис, щеки которого покрылись румянцем стыда. — И при моей вынужденной помощи.

Патриарх сделал глубокий вдох, его голубые глаза загорелись холодным огнем, но он ничего не сказал, дожидаясь, пока Лазарис закончит свой рассказ.

— Много лет назад Талквист был послушником в Терреанфоре, а я — его наставником. — Лазарис выпрямил спину, однако голос его дрожал. — Как я узнал много позже, он готовился стать священником вовсе не потому, что услышал зов Единого Бога, а из-за того, что нуждался в сведениях, чтобы решить загадку, которая давно его мучила. В песках Побережья Скелетов он нашел некий предмет, раковину или чешуйку, фиолетового цвета с неровными краями. На его поверхности выгравировано изображение трона в окружении рун, которых я никогда ранее не видел. Он занимался под моим началом в надежде найти в наших священных книгах какие-то упоминания об этом предмете. Когда Талквист понял, что у нас нет интересующей его информации, он покинул храм и вернулся лишь через десятилетия, чтобы стать императором.

Патриарх, ставший еще более внимательным, заметил:

— У меня создалось впечатление, что Талквист не хотел становиться императором и сами Весы высказались в пользу купцов, проигнорировав притязания армии и аристократии. К тому же Талквист был выбран при множестве свидетелей, в том числе и правителей соседних государств.

Лазарис с трудом сглотнул.

— Да, такое впечатление создалось у многих, ваше святейшество, — нервно согласился он, — поскольку Талквист именно к этому и стремился. Он вернулся в Терреанфор всего за несколько дней до смерти вдовствующей императрицы и наследного принца и попросил у меня маленький кусочек Живого Камня из базилики. — Он содрогнулся, увидев ужас на лице Патриарха. — Он сказал мне, что, если я не принесу ему кусочек Живого Камня, он захватит базилику и сделает с ней то, что сочтет нужным. Талквист успел прекрасно изучить храм, пока учился у меня, поэтому знал о существовании тайного входа в Терреанфор. Если бы он захотел занять базилику, несколько его верных людей могли бы удерживать целую армию до тех пор, пока базилика не была бы уничтожена. — Во рту у Лазариса пересохло, на него давил груз собственной вины, ведь за его молчанием стояли и другие причины. — И я согласился, хотя мое сердце отчаянно протестовало. Я нашел место, где Живой Камень не был бы частью растения или животного, и, взмолившись о прощении, отбил кусочек и отдал его Талквисту.

— И что он с ним сделал? — осведомился Патриарх, голос которого вдруг стал неожиданно мягким.

— Полагаю, он воспользовался камнем, чтобы повлиять на результаты Взвешивания. Меня в тот момент там не было, — печально ответил Лазарис. — Но и это еще не главная ересь, ваше святейшество.

Глаза Патриарха широко открылись, но он промолчал.

Лазарис обернулся через плечо, чтобы посмотреть в лица своих молодых спутников, оба были смертельно бледны.

— После того как Талквист стал регентом, он приказал мне вынести из базилики одну из статуй — гигантского воина.

— Из тех, что охраняли вход в каменный сад?

— Да. Он потребовал вынести всю статую, срезав ее с пьедестала, и доставить на площадь Весов. Я сразу же почувствовал, что это очень плохо сказалось на самом духе базилики, я ощущал ее страдание, когда статую…

Лазарис не выдержал и разрыдался.

— Расскажи мне остальное, — приказал Патриарх.

— Статуя древнего воина была положена на одну чашу Весов. А на другую Талквист поместил жалкое существо, похожее на помесь человека и медузы. В процессе манипуляций с фиолетовой пластинкой на обеих чашах весов вспыхнул ослепительный свет, и существо исчезло. А затем статуя ожила. Ничего страшнее в своей жизни я не видел.