Элементарно, Ватсон!
Шрифт:
— Может ли он быть заинтересован в вашей смерти? — спросил Ватсон.
Элизабет улыбнулась и покачала головой.
— Сэр, спросите у тетушки. Мой отец женился по любви, не из-за денег. А все, что он оставил маме, разлетелось за годы ее второго брака.
— А когда у вашего мужа следующий концерт?
— Сегодня. Будем ужинать вместе, как всегда, а потом я буду ему ассистировать. Столько, сколько продержусь. Сегодня программа покороче, чем в прошлый раз, так что, может, и справлюсь. — Она открыла сумочку. — Вот две контрамарки. Я надеялась, что
— Блестящая идея, — сказала я, взяв у нее из рук приглашения. Одно я отдала доктору Ватсону, другое оставила себе. — Но еще лучше, если бы я смогла присутствовать при вашем ужине.
Элизабет попыталась возразить, но я ее тотчас остановила.
— Может, он и предпочитает ужинать вдвоем. Но я твоя тетя, которую ты не видела десять лет. Допустим, мы и правда случайно встретились. Разве это не повод зайти к тебе в гости?
— Но я рассказывала Уильяму о вас, — ответила она не очень уверенно, — и мы как раз собирались вас навестить.
— Вот и прекрасно, — сказал доктор Ватсон. — Тогда, если вы с тетей встретитесь случайно, ее желание заглянуть в гости и познакомиться с вашим мужем будет выглядеть совершенно естественно. Вряд ли у него найдется что возразить. И вряд ли он станет что-либо предпринимать на глазах у двоих людей.
Он еще раз расспросил племянницу о симптомах отравления, а потом попросил у меня ключи от комнаты Холмса.
— У него есть заметки о ядах, мне нужно их посмотреть.
Я с радостью вручила ему ключи.
В тот же день, часов в шесть, мы с племянницей отправились в большой и очень привлекательный с виду дом в Уэст-Энде, бывший особняк какого-то пэра. Из дома доносились звуки фортепьяно. Мы миновали холл и очутились в просторной гостиной, где стояли рояль и пианино, клавесин, стойки для разнообразных инструментов и множество расшитых золотом мягких стульчиков. Три стульчика были придвинуты к роялю. На одном сидел представительный джентльмен, на другом — дама помоложе. Оба были одеты богато и со вкусом. Еще одна женщина — в скромной юбке, жакете и блузке с приколотой к воротничку веточкой сирени — сидела за спиной у пианиста, чуть слева от него.
Пианист играл что-то незнакомое.
Едва увидев нас, его ассистентка поднялась, поспешно сняла ноты с подставки и стала убирать в папку.
Музыкант с удивлением посмотрел на нее, оглянулся и тотчас вскочил со стула.
— Элизабет! Я уж боялся, не случилось ли с тобой чего! При твоем самочувствии тебе лучше не выходить из дома одной!
— Случилось то, что я встретила тетю Хадсон, — ответила Элизабет. — Я тебе о ней рассказывала. Мы повстречались в одном салоне, и я уговорила ее сейчас же прийти к нам в гости.
— Чудесно!
Мистер Брекенридж был лет на восемь-десять старше жены. Таким я и представляла себе его по рассказам Элизабет: мужчина весьма и весьма привлекательный, высокого роста, с необычайно длинными пальцами. Но что явилось для меня полной неожиданностью — это теплота его улыбки, непритворная радость, с которой он встретил меня, и то, с какой гордостью он тут же принялся представлять Элизабет гостям.
— Сэр Энтони Стоктон, леди Энн! Позвольте представить вам мою жену Элизабет и ее тетю — миссис Хадсон. Элизабет, сэр Энтони хочет купить у меня одно сочинение, по случаю годовщины свадьбы.
И хотя сэр Энтони произнес все подобающие случаю фразы, от меня не укрылся высокомерный взгляд, которым окинула мою племянницу леди Энн.
— Рада познакомиться, миссис Брекенридж, — сказала она нехотя. — Завидую вам от всей души. У вас такой талантливый муж!
В сочетании с ее улыбкой само слово «талантливый» прозвучало двусмысленно. Но ни сэр Энтони, ни мистер Брекенридж не обратили на это никакого внимания.
Потом Элизабет представила мне миссис Сару Мэннинг — ту самую переписчицу о которой она с таким уважением отзывалась утром. Миссис Мэннинг было около тридцати. Она произвела на меня впечатление женщины умной, скромной, деликатной. Позже я узнала, что она вдова известного пианиста-педагога. Оставшись одна, она стала зарабатывать себе на жизнь срочной перепиской нот. Леди Энн была ученицей мистера Мэннинга и до сих пор поддерживала дружеские отношения с его вдовой.
Стоктоны откланялись, и, пока мистер Брекенридж провожал их к выходу, миссис Мэннинг спросила племянницу:
— Элизабет, как вы себя сегодня чувствуете? Сможете ассистировать?
— Да, мне стало намного лучше, — ответила Элизабет. — Спасибо, что вы откликнулись на мою просьбу и подменили меня вчера и позавчера. — Она указала на папку, лежащую на рояле. — Это сегодняшняя программа?
— Да, — кивнула миссис Мэннинг. — Но мистер Брекенридж попросил меня внести еще кое-какие мелкие правки. Так что я принесу ноты прямо на концерт.
Когда она ушла, мы с племянницей и мистером Брекенриджем поднялись наверх. Он выглядел необычайно воодушевленным — и мы вскоре узнали почему.
— Элизабет, за время всех этих неприятностей я вдруг осознал, что в той вещи, над которой я сейчас работаю, совсем не то настроение. Это ужасно меня огорчало. Только сегодня утром я наконец понял, чего хотел.
— Это то, что ты играл, когда мы вошли? — спросила Элизабет.
Мистер Брекенридж потупился и ничего не ответил.
— А почему миссис Мэннинг тут же убрала ноты к себе в папку? В них есть что-то, чего я не должна видеть?
Мой новоиспеченный племянник — а он сразу настоял, чтобы я звала его по имени, — обратился ко мне словно к давнему другу:
— Тетя Хадсон, она всегда была такой любопытной? Ну сущий ребенок!
Я ответила ему улыбкой.
— Элизабет столько рассказывала мне о том, как ей было хорошо в детстве в Шотландии… И я принял приглашение выступить летом в Эдинбурге.
— Я не бывала там с тех пор, как умер папа, — сказала мне Элизабет. — Но, Уильям, какое это имеет отношение к странному поведению миссис Мэннинг?