Елена
Шрифт:
— Вот именно, — согласился копт. — Я доказал, что истина гораздо проще. Одна ветвь креста была из самшита, другая из кипариса, третья из кедра, а четвертая — из сосны. Эти породы дерева символизируют...
Еще один священник утверждал, что крест был осиновый, — вот почему это дерево до сих пор трепещет от стыда.
— Чушь, — сказала Елена.
Еще более замысловатую историю рассказал чернокожий ученый с Верхнего Нила. Когда Адам заболел, его сын Сет отправился в рай за целебным маслом. Архангел Михаил дал ему вместо этого три семечка, но они опоздали — Адам уже умер. Тогда Сет вложил семечки покойному в рот, и из них выросли три саженца, которые потом попали к Моисею. Он использовал их для разнообразных магических целей, включая отбеливание чернокожих. Во времена Давида саженцы
— Ох, довольно! — сказала Елена. — Я для того сюда и приехала, чтобы опровергнуть такие россказни.
— Но это еще не вся история, — обиженно возразил чернокожий. — В конце концов это дерево всплывает посреди купальни Вифезда...
— Вздор, — заявила Елена.
Иудеи — высокоученые мужи из Александрии — высказывались осторожнее. Распятие на кресте, говорили они, — это варварский римский обычай, совершенно чуждый еврейским традициям. Иудейский народ воздавал злодеям по заслугам, забивая их камнями. Правда, габониты распяли на кресте семерых потомков Савла, но лишь в исключительных обстоятельствах — чтобы предотвратить неурожай ячменя, да и было это очень давно. А в то время, которое интересует императрицу, ничего подобного случиться не могло. Так что ей лучше посоветоваться с римскими военными историками.
Один такой историк оказался среди присутствующих. Он сказал, что самая дешевая и самая простая в обработке древесина — сосна. Нет никаких сомнений, что именно из нее и был сделан крест. Вероятно, вертикальный столб стоял на месте казни постоянно, и приговоренного заставляли нести только горизонтальную перекладину. Потом перекладину вместе с ним подтягивали вверх по столбу и закрепляли в гнезде. Один и тот же крест, таким образом, наверняка использовался множество раз.
Здесь вмешались иудеи, заявившие, что так быть не могло. Казнь была делом рук римлян, но она происходила на земле, принадлежавшей евреям, в то время, когда еще действовали все еврейские законы. А на этот счет законы содержали совершенно ясные указания. Любой предмет, связанный с насильственной смертью, становился нечистым и мог осквернить все вокруг. Орудия казни, даже камни, использованные для побиения, или веревку после бескровного удушения, следовало в тот же самый день убрать и спрятать.
— А кто должен был это делать?
— Храмовая стража, — сказал римлянин. — Такие ритуальные процедуры римлян не касались.
— Нет, не стража, а друзья и родственники казненного, — возразили евреи. — В этом случае, судя по всему, им отдали тело, что было весьма необычно. Нет сомнения, что и все остальное было предоставлено им.
— Нет, солдаты, — утверждали христиане. — Это была не простая казнь. В городе шло брожение. Люди видели тревожные знамения. Были приняты особые меры — гробницу запечатали, и около нее поставили охрану. Вероятно, такие же особые меры были приняты и по отношению ко всем реликвиям.
— Так или иначе, — заключил римлянин, — это как раз один из тех досадных пробелов, какими изобилует история — как священная, так и светская, и заполнить которые не удастся никогда. Узнать, что именно тогда произошло, у нас нет никакой возможности.
Однако, как ни пытались специалисты разубедить Елену, она не сдавалась.
Макарий на этих совещаниях говорил мало. Но потом Елена спросила, какого мнения придерживается он.
— Спрятали крест, конечно, не ученики, — осторожно начал Макарий. — Иначе память об этом была бы сохранена церковью. Но про крест никто никогда ничего не слыхал. За это я могу поручиться. Его спрятали евреи или римляне и унесли тайну с собой в могилу.
— Прекрасно, — сказала Елена. — Будем исходить из этого. Допустим, что команде храмовых стражников или римских легионеров — кому именно, мы не знаем — приказали быстро и незаметно избавиться от двух больших деревянных брусьев. Что они могли сделать? Конечно, им не хотелось ни привлекать к себе внимание, ни тратить время на то, чтобы отнести эти брусья куда-нибудь подальше. Земля здесь каменистая, и выкопать ров соответствующего размера и зарыть части креста они тоже не могли. Что же им оставалось? Найти пещеру или подвал разрушенного здания — что-нибудь в этом роде. И того, и другого здесь сколько угодно, я сама видела. Понятно, что нам нужно сделать — обследовать все такие места в окрестностях Голгофы, и мы обязательно найдем крест.
— Но, царица, ты видела, в каком состоянии сейчас окрестности Голгофы?
— Толком не знаю. Там всегда полно строителей и всякой прочей публики.
— Вот именно. Пойдем посмотрим.
Они подошли к восточному краю стройплощадки, где с пригорка можно было окинуть взглядом стройку. Солнце уже садилось, и рабочий день близился к концу. Перед ними простирался обширный плоский пустырь, посреди которого торчали два возвышения, огороженные и закутанные в мешковину. Повсюду виднелись начатые кладкой стены и устои, а вокруг тянулись во все стороны мастерские, занимавшие во много раз большую площадь, чем сама стройка. Там громоздились горы убранного мусора и щебня, заготовленного мрамора и тесаного камня; там стояли бетономешалки, печи для обжига кирпичей и извести, огромные деревянные подъемные краны, тележки и тачки, стойла для лошадей и бараки для рабочих, полевые кухни и отхожие места, чертежная, бухгалтерия с охраняемой кассой, где выдавали заработную плату, наполовину снесенные остовы выселенных домов и неоконченные временные постройки. Все это было опутано паутиной мощеных проездов и тропинок; целую улицу занимали палатки, куда проститутки старались заманить рабочих в дни получки, пока те еще не успели добраться до базара. И все это вызвали к жизни простые слова: «Здесь нужно построить базилику».
«Со временем, конечно, порядок и покой сюда вернутся», — подумал Макарий, стоя рядом с императрицей и показывая ей работы, но теперь он только сказал:
— Неужели ты думаешь, что посреди всего этого сможешь найти яму в земле и в ней деревянные брусья?
— О да, думаю, что смогу, — уверенно ответила Елена.
В Иерусалиме только и говорили о том, какую энергию проявляет Елена. Все решили, что старушка просто неутомима. Но в действительности она испытывала огромную усталость. Приближалась зима; в монастыре, стоявшем на открытом месте, было холодно и сыро. Совсем не так она представляла себе в Далмации свою старость. У нее уже не было охоты задавать вопросы. Ни от кого она не видела помощи, никто не верил в успех ее поисков. На Рождество у нее не было даже сил присоединиться к процессии, направлявшейся в Вифлеем; она причастилась в монастырской церкви и позволила монахиням поухаживать за ней, просидев весь праздничный вечер перед огнем, который они развели в ее комнате.
Но в канун Крещения Елена собралась с силами и отправилась на носилках в церковь Рождества, до которой было пять миль скверной дороги. Толп паломников видно не было, Макарий и его паства праздновали Крещение у себя в церкви, и только немногочисленная христианская община Вифлеема встретила ее и проводила в приготовленную для нее комнату. Елена продремала там почти до рассвета, когда ее позвали и при свете ярких звезд отвели в тесную пещеру-стойло, где усадили на женской половине...
В низком сводчатом помещении горело множество лампад, и воздух был спертый. Звуки серебряных колокольчиков возвестили о прибытии трех бородатых монахов в полном облачении, которые, подобно трем волхвам древности, простерлись ниц перед алтарем. И началась долгая литургия.
Елена плохо понимала по-гречески, да и не вслушивалась — ее мысли были далеко. Она забыла даже о том, что искала, и ей виделось только далекое прошлое — спеленутый младенец и три царя-волхва, которые пришли издалека, чтобы поклониться ему.
«Это мой день, — думала она. — И это мои единомышленники». Может быть, у нее возникло предчувствие, что ее слава, подобно их славе, будет зиждиться на одном-единственном подвиге благочестия, что и она тоже появилась здесь из некоего безыменного царства и что ей, подобно им, суждено, единожды вспыхнув, угаснуть, как угасает пламя в камине.