Элеонора Дузе
Шрифт:
о которой он так живо и образно рассказывал ей в то памятное утро
возле венецианского канала. И можно себе представить, сколь горь¬
ким было ее разочарование, когда в ответ она услышала, что работа
над «Мертвым городом» не пошла пока дальше черновых набросков
и что вообще пьеса уже обещана Саре Бернар...
В конце сентября, возможно, раскаиваясь в том, что так обманул
своего верного друга, Д’Аннунцио, неожиданно изменив намерения,
всерьез принялся
сяца, закончив работу над пьесой, предложил Элеоноре до конца года
поставить ее на сцене.
Между тем Дузе, чтобы не остаться без работы, заключила
контракт на гастроли за границей. Впрочем, этот вопрос можно было
бы в конце концов как-нибудь уладить. Она готова была бросить все
на произвол судьбы и, если надо, заплатить любую неустойку. Про¬
блема заключалась в другом — где в такое время, осенью, когда все
труппы уже давно собраны, найти актеров, способных справиться со
столь значительным произведением. Она не сомневалась, что соста¬
вить такой ансамбль возможно, однако для этого надо быть свободной
от контрактов и не разъезжать где-то вдали от Италии.
Она пишет Д’Аннунцио: «Значит, так — я развязываюсь с турне,
которое собиралась предпринять. В середине октября я должна была
отправиться в Берлин, в Копенгаген, потом в Петербург. Ничего этого
не будет. Я остаюсь в Италии. Время от времени буду подрабатывать
и постараюсь a droite et a gauche* собрать кое-что для «Мертвого
города» **.'
Д’Аннунцио не хотел, да и не мог отказаться от своих обяза¬
тельств перед Сарой Бернар, взятых им еще до того, как он начал
работу над трагедией. Об окончании работы над «Мертвым городом»
он сообщил также и французской актрисе, которая написала ему в
ответ следующее: «Даю вам слово, что все подготовлено для того, что¬
бы сцена, артисты и все остальное были достойны вашего удивитель¬
ного тонкого гения».
Парижские газеты уже сообщали, что зимой в театре «Ренессанс»
будет представлена новая трагедия Габриэле Д’Аннунцио с Сарой
Бернар в главной роли. Перевод был сделан Эрелем с удивительной
быстротой, так что уже в начале 1897 года Сара могла телеграфиро¬
вать поэту: «Восхитительно! Восхитительно! Признательна от всего
сердца».
Однако Д’Аннунцио был в какой-то мере наказан за свое не¬
терпение. Сара оказалась вынужденной отложить премьеру «Мертво¬
го города» на более поздний срок, чем предполагалось вначале,— до
21 января 1898 года, и за это время Элеонора Дузе смогла бы поста¬
вить пьесу в Италии.
И все же право первой постановки было предоставлено француз¬
ской актрисе, и это оставило в душе Дузе горький осадок. Ведь пред¬
полагалось, что постановка пьесы в Италии могла быть осуществлена
только после того, как она увидит свет на парижской сцене. Однако
Дузе не отчаивалась. Как это часто случалось с ней в минуты боль¬
шого горя, она замкнулась в себе, не проронила ни слова сожаления
и возобновила прерванные переговоры относительно предполагавше¬
гося ранее турне по Европе. Копенгаген был уже потерян, что каса¬
ется предложений Берлина и Петербурга, то она согласилась их
принять. С конца октября 1896 года Элеонора и Д’Аннунцио не об¬
менялись ни единым письмом, ни одной телеграммой.
Она достигла такой духовной и творческой зрелости, когда счастье
дарить себя искусству снова стало для нее единственным утешением,
и больше, чем когда-либо, она чувствовала, сколь невыносим для нее
старый репертуар. «Новая обстановка,— писал Пиранделло127,—
соответствовала переменам, происшедшим в личности Дузе, и она
почувствовала, что ее желания, ее стремления серьезного художника
не позволяют ей с ее новыми духовными запросами браться за старые
роли. Женская истеричность, припадки страсти, все эти маленькие
* Всеми правдами и неправдами (франц.),
капризы маленьких женщин, банальность повседневной Жизни, од¬
ним словом, все эти приливы и отливы европейского театра между
1870 и 1900 годом не удовлетворяли больше Элеонору Дуз/е. Ее душа
была предназначена для чего-то другого, для чего-то менее баналь¬
ного, matter of fact *, для чего-то более героического, для более благо¬
родного выражения жизни».
Она начинает поиски пьес, которые соответствовали бы ее духов¬
ным запросам, и для этого настойчиво обращается к тем, кто, как она
надеется, скорее всего, может помочь ей создать репертуар, более
значительный в художественном отношении. Однако на все ее робкие
просьбы об обещанных новых переводах шекспировских пьес Бойто
отвечает упорным молчанием. Перед тем как снова пуститься в стран¬
ствия, она писала Бойто, который жил в это время в доме Верди:
«...Вы живете в доме, где царят мир и покой, а я? Где нахожусь я?
Я должна уезжать... снова возвращаться... Доколе? И с мольбой про¬
тягивать руки в пустоту» **. В последние годы жизни опа снова
вернется к этим грустным раздумьям в письме к Джованни Папини:
«Если бы вы знали, какая это была для меня мука, эти бесконечные