Эльфийский Камень Сна
Шрифт:
«Не надо больше лжи, — молил он Арафель. — Ты впутываешь меня в клубок лжи, которая разбивает мое сердце. Где правда? Что я должен им сказать? Неужто я должен заставить их усомниться в надежде, которую сам же им принес?»
Но она не отвечала или не слышала.
Но вечером в зал вошел юноша, снял арфу со стены и заиграл для него и дам. И тогда он ощутил тепло у сердца, нежное и сладкое тепло. И наступил мир и покой впервые за день. Враг не двигался, и чистые звуки арфы нашли еще одного восхищенного слушателя: камень изливался потоками радости, заполнявшей сердце Кирана. Он улыбнулся.
И
— Нет, — раздался шепот из глубин камня.
Но голубые глаза были ближе и обладали своими собственными чарами. И он завороженно глядел на нее под звуки песни арфиста.
— Держись за камень, — снова раздался шепот, но ближе к нему лежала изящная рука Бранвин. Он прикоснулся к ее пальцам, и они ответили пожатием. А арфист пел о любви и героях. Киран, переполненный чувствами, держал ее руку, и чувства эти были не от мира сего и имели над ним свою собственную власть.
Затем арфист умолк. Киран убрал свою руку, пока другие не заметили, ибо она оставалась единственной дочерью великого господина, какими бы тяжелыми ни были времена.
А потом он один поднялся в комнату, принадлежавшую в юности Эвальду, к широкой мягкой постели с расшитым пологом. Он расстегнул свои одежды, дрожа на ветру, который дул из тьмы сквозь прорези окна, снял все, что на нем было надето, кроме камня на серебряной цепи, и быстро лег, натянув на себя тяжелые покрывала и сжавшись в клубок, чтобы согреться. Он вытащил руку, чтобы зажать фитиль в лампаде, и снова запихал ее под одеяла, а темнота рождала странные тени на незнакомых предметах чужой комнаты. Внутри и снаружи раздавались потрескивания и звуки передвижений, где-то во мраке кричал ребенок — там далеко-далеко во дворе. Его окно выходило на реку. Он слышал отдаленный шепот листьев и воды — «наверное, ветер», — подумал он, и где-то псы заливались лаем — столь неуместный звук в осажденном Кер Велле. Он сжал в руке камень, черпая из него тепло, и более уже не слышал собак.
Ему снились рощи, высокие деревья и холмы. То был Кер Велл, но имя ему было Кер Глас, и вместо колодца над белыми камнями бил чистый источник, стекавший в прозрачные воды Аргиада, и вид был чист и ясен до самых Бурых холмов. Высокий, с тем же бледным камнем на груди он ехал по долине, ехал один среди многих под звуки рогов и в многоцветье стягов. Стрелы летели как серебряные нити, и мрачный враг бежал пред ними, ища укрытия в горах и в мрачных пещерах у подножий холмов. Вина Ши шли войной, и небо сияло разноцветными крыльями драконов, которые пролетали, змеясь, как ураган, под рев рогов и лязг оружия.
Затем наступила эпоха мира, когда бледное солнце и зеленая луна светили неизменно, и арфисты пели песни под бледными стройными деревьями.
Затем наступило время расставаний, когда мир начал меняться, и пришли люди со своими богами, ибо злобные твари были загнаны в глубь холмов, и человеку стало нечего опасаться. И пришла бронза, и явилось железо, но были среди Ши такие, кто терпеливо сносил убийство деревьев, — мелкие существа, они хоронились в земле вблизи человека;
И все же мир начал меняться. Наступила эпоха увядания, и мужество покинуло их. Один за другим они впадали в отчаяние и уходили за серую грань мира. Они не брали с собой оружия, они даже не брали камней, которые так ценили, ибо такова была природа их таяния — они теряли интерес к памяти, к снам и оставляли камни висеть под дождем и лунным светом утешать тех, кто все еще был привязан к миру. Многие уходили с печалью, другие в недоумении шли, куда глаза глядят, а кое-кто — горько отрекаясь, ибо гордость их была уязвлена.
Он чувствовал гнев такой силы, от которого содрогнулись бы холмы. «Лиэслиа», — прошептал ему камень, и он глубоко вдохнул, словно не дышал много лет, и взглянул вверх и вперед, заставляя проявиться образы из мглы, окутавшей мир, деревья и камни, потоки ветра и вод.
Киран проснулся на постели, дрожа и весь в поту, ибо сердце его билось слишком громко. Он уставился в мутные полосы света, прорезавшие комнату, стер пот с лица руками, которые были мозолистей и грубей, чем те, что были во сне, уронил их на тело, жесткое от слипшихся волос, в котором сердце разрывало ребра — совсем не то, что во сне — стройное с блестящими волосами, с камнем, сияющим светом и жизнью, в ярких доспехах и с серебряным мечом, которого боялись тени и ни один враг Ши не осмеливался встретить.
Лиэслиа, звездно венчанный князь Вина Ши, высокое и белокурое создание.
И он сам, грубый и земной, чья сила заключалась лишь в руках да в мозгах.
Он задрожал, несмотря на покрывавший его пот, и слезы хлынули из его глаз. Он попытался снова заснуть и увидеть во сне Арафель из солнечных лучей и серебра и призрачных оленей, то появляющихся, то исчезающих в тени, ибо это было ее пробуждение и его ночь. Ослепительно сияло бледное эльфийское солнце, и она шла берегом Аргиада там, где он тает во мгле, превращаясь в ничто, так близко от него, что могла запросто прийти.
«Родной», — прокричала она. И это было так, словно она внезапно повернулась к нему лицом. Вздрогнув, он проснулся в темноте, снял камень и положил его вместе с цепью на стол у кроватной стойки рядом с лампадой. Он не хотел больше таких снов, которые мучили его тем, чем он был и чем стал, и чем никогда уже не станет, которые рождали эльфийского принца в его сердце со всей печальной обреченностью его народа, с его леденящей любовью и еще более холодной гордостью. Они были смертельными врагами при встрече — он знал это, такой может стать и она, та, что была к нему так добра.
«Родной», — она окликнула его, но братом был ей Лиэслиа, чья холодная гордость желала снова жить, чей страшный меч убивал людей.
— Ужасный враг, — шепнула тень.
И издали Арафель закричала ему:
— Камень, Киран!
Ему снова снился сон. Он был нагим, и ветер разносил клочья его плоти. То был лес, подобный Элдвуду, и дикое существо бежало в нем, которым был он сам. Трещали ветви, черные сучья, и даже листья здесь были черными, как древние грехи; над ним нависало медное небо, и луна была на нем, как мертвый глаз, налившийся желчью.