Эльфийский посох
Шрифт:
Тинира вскарабкалась по стене к мерцающей дыре, вытащила стрелу и только тогда нырнула в портал. Следом за ней забрался раненый Энрах, умудрявшийся помогать пророчице. Не выпуская ее руки, демон зыркнул на лорда — мол, попробуй меня остановить! — и шагнул вперед. Демон знал, что портал закрывался и на драку у того не было ни минуты.
Даагон чуть задержался, обрушив огонь на груду останков нежити. Вряд ли после этого что-то останется от зараженной Древом пещеры, — надеялся он. Последним жестом он сжег посох из ветви Древа, закрывая портал.
И только тогда Даагон понял, что слишком задержался. Он был один, а вокруг — ни остатков отряда, ни признаков Алкмаара. Лишь тихо шумела листва эльфийской рощи, да под Двумя Лунами светились белоснежные стволы священных деревьев и их алая, точно кровь, листва.
Никогда еще Даагон не испытывал такого отчаяния: дети остались без Посоха Духа и без спасительной руны перехода — один на один с демоном, Древом Смерти и ордами богини Мортис.
Сила портала иссякла, исказив путь, а двойная магия Лиэна, замкнувшая две ночи во времени и пространстве, вернула лорда туда, откуда все началось, — к родовому древу Эрсетеа. Оно словно пустило отросток: у его корней склонился белый стволик с алой шапкой волос. Две золотистые пряди обрамляли тонкое лицо. Тиаль молилась.
Ну все. Теперь она его точно убьет. И поделом.
Увидев лорда, теург опустила сложенные в молитве руки. И легли они на лук и стрелу, хотя рядом лежал и жезл.
— Что ты здесь делаешь, Даагон?
— Тиаль…
— Почему ты один? Где отряд?
— Портал иссяк.
— Ты хочешь сказать, лорд, — медленно процедила она, — что снова оставил нашего сына?!
Здесь совсем не было звезд, и Две Луны едва просвечивали сквозь черный туман, словно тоже стали призраками в мертвом мире. Несмотря на это, ночь не казалось темной. Или это тьма стала прозрачной?
Легкое удивление охватило Лиэна: он видел мельчайшие подробности пустыни Алкмаара — бархатистую поверхность пепельных курганов с причудливыми волнами, нарисованными ветром, торчавшие из пепла скрюченные остовы древесных стволов. Редкие сухие деревья казались серой выветренной костью, покрытой яркими россыпями ядовитых грибов. Мелкие поры на уродливых наростах осыпали желтые облачка спор на фиолетовые нити грибниц.
Боли в теле уже не чувствовалось — только легкое эхо. Значит, он уже почти перевоплощен, почти мертв. И тем не менее шел, хотя уже не мог сказать наверняка, чья воля двигала им — его собственная или уже богини. Шепот Мортис умолк. Или заполнил его настолько, что он сам стал ее шепотом, ее силой? Больше не будет боли…
И ее не стало.
Охотник остановился, увидев в скале из песчаника, венчавшей пепельный холм, огромную дыру входа, поросшую бахромой, чуть шевелившейся под ветром. Позвал мысленно: «Иди ко мне. Я здесь».
Бахрома вздыбилась. Показались толстые, склизкие на вид щупальца, тускло отсвечивающие белесыми бликами. Они вонзились в почву, вытянули уродливое тело — точно гигантская кочка, поросшая змеями. У Древа не было ствола — слепое, безногое, оно колыхалось пучком бесчисленных щупалец с тоненькими корешками, одеревеневшими ближе к подошве, и непрерывно меняло форму, выстреливая в стороны изгибающиеся плети ветвей.
Лиэн шагнул к нему.
Древо двинулось навстречу.
Оно стонало, боялось и все же тянулось к своей потерянной части, ползло к ней, помогая себе щупальцами-ветвями. Разинутые пасти на их концах, мешая друг другу, уничтожали все, до чего дотягивались на своем пути, — вгрызались в сухие стволы, рвали грибницы, хватали и выплевывали пепел. Иногда они перегрызали и глотали сами себя, но на месте отгрызенной головы тут же вырастали отростки с двумя новыми.
На скале возникла сгорбленная фигура. Она взмахнула костлявыми руками, и до Лиэна донеслись звуки призывного заклинания. Древо колыхнулось, выпустив длинное щупальце, словно соединенное из двух. Сцапало друида, втянув его в себя, и замерло на миг, подрагивая от наслаждения, — Лиэн почувствовал эхо этой дрожи, — пока пасти разрывали вопящую добычу.
Умирая, друид успел вызвать подмогу: над скалой воспарила баньши. Парализующий визг скрутил каждую жилу в теле, проник в каждую каплю крови, лишил воли. Еще два полотнища баньши выплыли из-за барханов.
Лиэн не мог двинуться. «Значит, я еще жив? — отстраненно подумал он. — На мертвых парализатор не действует». Но Древо тоже как будто поникло и остановилось.
Из-за древесных стволов вышли пятеро жрецов Мортис. Один из них, в балахоне с остроконечным капюшоном, подошел к охотнику вплотную. Его обтянутый кожей череп хищно оскалился:
— Сегодня великая ночь обретения. Ты хорошо сделал, что пришел к нам сам, сын Даагона. Понял, наконец, что жизни тебе не будет, куда бы ты ни прятался?
Второй подошедший старик проскрипел:
— Ритуал должен быть завершен, но ты уже не младенец. Ты дойдешь до Древа, когда познаешь величие Смерти и оценишь ее милость, восстав из мертвых по воле великой богини.
— Даже обидно, что какому-то остроухому выродку будет дарована честь стать самым мощным орудием великой Мортис. Неужели ты надеялся обмануть богиню? — послышался сзади еще один голос — шамкающий, похожий на старушечий.
«Ты знал, куда шел, так чего же растерялся? — спохватился Лиэн. — Портал еще открыт, и ты рискуешь не только собой».
Его схватили, попытались отнять рогатину, но пальцы держали древко мертвой хваткой.
— Оставь, эта палка не помешает, — наконец сдался один из друидов.
Недвижную, словно окаменевшую жертву поволокли на ритуальный круг с четырьмя железными цепями, у которого замерло в ожидании Древо Смерти. Похоже, за тридцать лет его выдрессировали с помощью баньши — иначе друиды не могли с ним сладить, когда оно подросло. Почему на Древо действует парализующий вопль? Неужели связь с Первым Корнем, его сознанием, уже настолько окрепла?
Лиэн не мог скинуть оцепенение — мешал страх. Он боялся полного перевоплощения, когда уже не сможет ничего сделать — ни вызвать огонь Галлеана, ни задействовать последнюю руну. Но это перевоплощение все равно неизбежно, как только жрецы завершат ритуал. Только он уже будет мертв. Так что же он медлит?
Друиды разрезали завязки доспеха и сорвали его с Лиэна. Спина ощутила холод камня — значит, еще не все чувства умерли. Жертву даже не стали приковывать — Первый Корень не просто пища, да и к чему цепи, если он парализован?