Элианна, подарок бога

Тополь Эдуард Владимирович

— Ты вернешься, когда я разрешу, понял?! — крикнула ему вдогонку Любка и повернулась к Семену, спросила совсем другим тоном: — Я правильно сделала?

— Молодец, — усмехнулся Семен. — Умница.

— А я их пиццей кормила, засранцев! — остывая, сокрушилась Любка.

— Да я их маму имел! — заметил вспыльчивый Вахтанг.

* * *

Сказать, что теперь каждый вечер в «Распутине» был аншлаг, это не сказать ничего!

— Милый, почему мы туда идем, если там стреляют? — спрашивали брайтонские

жены.

— Потому что! Там пляшут такие телки, что можно лопнуть без всякой стрельбы!

— Тогда иди сам! И если у тебя лопнет ширинка, я зашивать не буду!

Короче говоря, теперь по вечерам в «Распутин» выстраивались такие мужские очереди, каких в Союзе не было даже за индийскими презервативами с усиками. А в цветочном магазине на авеню U у хромой Цили разбирали все цветы подчистую, включая гладиолусы, которые обычно брали только на кладбище. И все это цветочное богатство щедро сыпалось к длинным ногам девочек Любкиного кордебалета буквально после их первого же выхода на сцену.

Был, я хочу вам напомнить, всего лишь 1980 год, когда никто из советских эмигрантов еще не летал в Париж в «Мулен Руж» и даже не ходил на бродвейские мюзиклы. А из советских мюзиклов все помнили только целомудренную «Карнавальную ночь». И вдруг прямо на Брайтоне, то есть «с доставкой на дом», самые длинноногие girls, да еще практически голые, так задирали ноги и трясли юными грудками, что зал ревел от восторга и швырял на сцену не только цветы, но и именные — «третьей брюнетке справа» или «рыженькой слева» — самолеты из стодолларовых купюр.

Но самый большой урожай восторгов доставался, конечно, двадцатипятилетней Любке Гусь! Не знаю, имела ли такой успех двадцатипятилетняя Любовь Орлова, когда играла Периколу в музыкальной студии при МХАТе. Да, на одном из спектаклей «Периколы» Орлову увидел режиссер Григорий Александров и тут же отбил ее у мужа-австрийца. Ну а нашу Любку кто только не пытался отбить у Иосифа! Уже на третьем представлении за самыми первыми (и самыми дорогими) столиками у сцены сидели:

а) тот самый хирург Зигмунд Краус, который делал Иосифу операцию. Теперь, глядя на Любку серыми немецкими глазами, он уже жалел, что во время операции не отключил у Иосифа сердце и не сделал Любку вдовой,

б) врач-вирусолог Сэмюэл Шварц, создатель «атомной бомбы» — теперь он мечтал потрогать Любку не только за руку,

в) Томас Ровенко и Стив Контелло — оба, конечно, только для того, чтобы получить у Иосифа показания на Сильвио Маретти. (Я, правда, не знаю, оплачивало ли ФБР их ужины в «Распутине» и букеты цветов, которые они клали у Любкиных ног.),

г) Алекс Кант, корреспондент «Нового русского слова», Шломо Аронс, корреспондент еврейской газеты «Форвард», и еще несколько журналистов из американских и испанских газет. Скажите, для чего сюда приходили эти писаки, если их репортажи о сенсационном открытии «Распутина» уже были опубликованы в их газетах?

А кроме этих уже знакомых нам лиц, тут сидели еще десятки автомобильных дилеров, хозяев брайтонских мебельных, продовольственных, обувных и прочих магазинов и туристических агентств. И все они буквально пожирали глазами и Любку, и весь ее кордебалет, мысленно снимали с них последние стринги и теряли дыхание от захватывающих перспектив.

А Любка и ее танцовщицы чувствовали, конечно, это воспламенение

зала, эту силу и мощь мужского желания, и еще с большим вдохновением отбивали такой канкан, что дрожали даже сводчатые бетонные перекрытия бейсмента, где Иосиф и его шестилетний сынишка Марик пускали паровозы по игрушечной железной дороге.

Тут я обязан отвлечься, к сожалению, от эротических танцев Любкиного кордебалета и пояснить, почему Иосиф так быстро покинул больницу и снова оказался в подвале «Распутина». Во-первых, скажу вам по собственному опыту, пребывание в отделении реанимации, где в каждой палате кто-то стонет, не то отдавая концы, не то с трудом выползая с того света, а кто-то шаркает по коридору, опираясь на капельницу, а еще кто-то по-стариковски храпит, пускает газы или тягостно зовет медсестру, — все это, доложу я вам, не бодрит и не прибавляет иммунитета. А во-вторых, администрация Бруклинского мемориального госпиталя не позволила Семену Гусю держать у палаты Иосифа больше двух охранников, но что такое два охранника против «быков» Сильвио Маретти, которые могли нагрянуть сюда в любую минуту? И вот, взвесив это всё, братья Гусь решили, что куда безопасней будет для Иосифа проходить реанимацию под надзором русских врачей в родном «Распутине» и под охраной всей его службы безопасности. Дома, как говорится, и стены помогают, даже если эти стены дрожат по вечерам от Любкиного канкана.

* * *

Не помню, на пятый или на шестой вечер после второго открытия «Распутина» (сразу после первого пришлось вставлять новые окна и менять люстру), так вот, на пятый или на шестой вечер, когда закатное солнце уже прятало в Атлантике свой злато-сонный лик и последние его лучи розовым протуберанцем восходили к небу, — именно в это время на оживленном Брайтон-Бич-авеню вдруг снова появился уже знакомый местным жителям кортеж из черного джипа «чероки» и бронированного серебристого «роллс-ройса».

Изумлению аборигенов не было предела:

— Нет, вы только посмотрите на эту наглость! Это же Сильвио Маретти!

Отвлекаясь от уличных лотков c горячими чебуреками и вареной кукурузой, люди стояли, разинув рты от потрясения:

— Вот сволочь! Он уже едет тут как хозяин!

— Та-ак! Сейчас в «Распутине» снова будет стрельба!

И кортеж действительно подкатил к «Распутину», по всему фронтону которого бежала яркая неоновая реклама с танцующей Любкой и ее кордебалетом.

Но, конечно, кто-то уже успел позвонить в «Распутин», и вся служба охраны во главе с самим Семеном Гусем выскочила навстречу итальянцам с оружием наизготовку.

Однако итальянские опричники дона Сильвио сделали вид, что этого оружия в упор не видят. Распахнув вместительный багажник «чероки», они извлекли огромную корзину алых роз и вчетвером понесли ее в «Распутин». И в этот момент из «роллс-ройса» вышел сам дон Сильвио Маретти со своим консольеро Захрио Муччи, оба не спеша двинулись следом за розами.

Конечно, Семен Гусь заступил им дорогу. Начитавшись Марио Пьюзи и других певцов итальянской мафии, он первым делом проверил корзину с розами. Но, кроме острых шипов, его пальцы ничего там не обнаружили, и, выматерившись, Семен выдернул из корзины свою окровавленную руку.