Эликсир жизни
Шрифт:
Назавтра до станции нужно было ехать на автобусе, который ходил только раз в день. Мы загодя подошли к зданию сельсовета. До отправления было еще полчаса. А в это время на станцию собрался грузовик. Несколько местных решили ехать на нем. Мы упросили захватить и нас. Грузовик пополз по проселочной дороге. Пошел дождь. Мы спрятались в грузовике под тент. Дождь усиливался. Скоро он превратился в ливень. Машина, натужно ревя, ползла по грязи и хляби. Мы рисковали не успеть к поезду. Вскоре заметили, что нас медленно нагоняет автобус. Он бойко вихлял по грязевым колдобинам. Дороги у нас в стране с колдобинами, чтобы регулировать скорость движения.
Когда автобус почти настиг нас, он завалился. Мы забарабанили нашему водителю по крыше кабины. Грузовик остановился. Под шквальным ливнем лежал на боку несчастный автобус. Мы молча глазели. Никому не охота было вылезать из-под тента под ледяной поток. Наш шофер высунул на
Спустя год я напомнил Владимиру про случай с автобусом. Он удивился: «Какой еще автобус? Не было такого!». «Как это не было?! Перевернулся автобус, на котором мы должны были ехать!», – горячился я. Все эти годы меня мучила совесть, что не помог тем, кто там был. Пытался самооправдаться тем, что мы с Володей опаздывали на поезд и что мы не врачи, и что авария была не опасной, и что вылезти под ливень означало простудиться, и что все, кто сидел в грузовике, поступили как и мы. Ладно, хватит. Приберегу свои оправдания для входа в Рай. Совесть можно успокоить, но нельзя пристрелить. Совесть, будь мне другом, а не палачом!
Правдолюбие, обращенное к себе – благо; правдолюбие, обращенное к другим – зло. Я попытался напомнить Володе подробности, но он только рассердился и заявил, что история с автобусом – просто выдумка. На этом наша дружба кончилась. Считается, что залог дружбы – правда; но это не правда. По реакции Червенко я понял, что он действительно ничего не помнит. Его мозг услужливо вычеркнул из памяти этот неприятный эпизод. Интересная эта штука – мозг. Странная эта штука – совесть. Хотя совесть является самым строгим судьей, она же является самым ловким адвокатом. Не зря говорят, что чистая совесть поддерживается плохой памятью.
Баку. Железный Феликс добродетели
Ее звали Инга. Она была старше меня на два года, но выглядела очень молодо. Мы познакомились в Баку на молодежной научной конференции (вот для чего, помимо науки, существуют конференции!). Жарким августовским днем около входа в гостиницу стояла, с недовольной миной на лице, красивая девушка в костюме сафари, облегающем великолепную фигуру. Пышные русые волосы были рассыпаны до плеч. Высокий лоб, мягкий овал лица, проницательные светло-карие глаза, изящный ротик, ровные зубки, гордо вздернутый носик. В ней чувствовалась порода. Так и оказалось. Судя по древу предков, в ней смешалась кровь русского адмирала, украинской профессорши, итальянского врача и английской коммерсантки. Она гордилась своим происхождением. Я впоследствии пошутил: «Гордясь предками не забывай, что ты тоже будешь чей-то предок».
Все говорят о добродетели, но я раньше такую даму не встречал. Инга была такая правильная и добродетельная, что в этом чувствовалось что-то нехорошее. Добродетель – порочная наклонность быть лучше всех. Добродетель должна быть кладом, а не знаменем или оружием. Инга была в своей нравственности агрессивна. Строгая нравственность в водовороте жизни – как камера пыток в доме удовольствий. Не зря говорят, что грех лучше, чем добродетель: во-первых, сознание греха смиряет человека; во-вторых, сам грех приятнее; в третьих, грех разнообразит нашу серую добродетельную жизнь. Добродетель – позолоченная медаль сожалений.
Инга была до того разумной, до того высоконравственной, что хотелось влить в нее бутылку коньяка и посмотреть, чего получится. Я так и попытался сделать: купил коньяк и пришел на вечернику в гостиничный номер, где собрались приезжие участники конференции. Пить коньяк она отказалась. Тогда я с одним знакомым прибалтом прикончил бутылку, осмелел и попытался завязать с Ингой беседу, начав с фразы: «То, что жизнь короткая, это еще куда ни шло, но она еще и бессмысленная, а это уже слишком». Инга усмехнулась: «Ну, если переделать крылатые слова Шекспира, то можно сказать так: жизнь человеческая это много шума из ничего. Кстати, чем человек ничтожней, тем мучительней его жизнь». Я согласился, но продолжил грустное излияние: «Жизнь – всего лишь сиюминутная победа невероятного над неизбежным». Инга тоскливо вздохнула и строго молвила: «Неизбежность – слово из лексикона слабаков. Жить надо так, чтоб не хотелось умереть. Конец жизни не смерть, а никчемная жизнь. Жизнь не свеча, а факел». Я мысленно ее расцеловал, а вслух провокационно изрек: «Прошлое – гигантский молох бесконечности; будущее – такой же молох; настоящее – яичная скорлупа между ними. Мы приходим из мрака неизведанного, живем во мраке непознанного и уходим во мрак безвестности. Прошедшее? Его уже нет. Настоящее? Оно исчезает. Будущее? Его пока нет. Итак, мы живем в мире, где на самом деле ничего нет». Инга спросила: «Вы с самых пеленок такой пессимист?». Я парировал: «Оптимистами рождаются, пессимистами умирают. Детский оптимизм сменяется юношеским пессимизмом, взрослым алкоголизмом и старческим маразмом». Инга усмехнулась: «Прошлое должно быть не носовым платочком сожалений, а космодромом надежд». Как это ни удивительно, но впоследствии от этой оптимистичной женщины я заразился пессимизмом.
Инга не долго терпела мое брюзжанье, скорчила недовольную гримаску, молча развернулась и вышла на балкон. Прибалт срочно отправился туда же. Через окно я увидел, как он положил ей руку на плечо. Какова же была моя радость, когда она решительно убрала руку. Я тоже вышел на балкон. Звезды над нами ждали, что же будет дальше. Они сияли так, что дух захватывало и хотелось к ним лететь. Облокотившись о балконные перила, я глубокомысленно молвил: «Перед каждым человеком жизнь хотя бы раз ставит выбор: лететь к звездам или возделывать огород. И почти каждый, считающий себя разумным, выбирает огород. Как говорится, Господь подарил нам Вселенную; а смотреть на нее или на свеклу – это мы решаем сами». Инга загадочно улыбнулась и пошутила: «Свекла не сорняк. Вот сорняку до огорода дела нет». Много лет спустя я осознал, что наши фразы про огород были пророческими и что Инга сыграет тут немаловажную роль. Но тогда, воспаряя к звездам на балконе в Баку, я от ее многозначительной улыбки воодушевился: «Мудрец, глядя на звезды, размышляет о бесконечности Вселенной и вздыхает о бренности жизни, а обыватель размышляет о хорошей погоде и вздыхает, что такая погода не навсегда». Инга заметила иронически-нравоучительно: «О, велик был мудрец, осознавший, что он глупец! Вообще-то мудрый не мудрствует. А погода – любая хороша, лишь бы строго следовала предсказаниям гидрометеоцентра. Вам бы, Викентий, в астрономы податься!». Я отшутился: «Звездное небо даруют нам не астрономы, а поэты. Астроном откроет одну звездочку на небе и всю жизнь кричит об этом на весь мир, а я вечерами открываю коньяк „пять звездочек“ прямо у себя на столе и ничуть этим не чванюсь». Инга усмехнулась, а затем поежилась: «Здесь прохладно». Пока прибалт медленно соображал, как надо реагировать, я снял свой пиджак и накинул ей на плечи. Прибалт в раздумье потоптался на месте и обиженно ушел.
В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что именно Инга наладила выделение кроличьего ретикулума на биофаке МГУ, то есть как раз на ее препаратах я делал диплом у Бубрецова. Нас обоих это обстоятельство поразило. Инга тут же взяла надо мной шефство. Именно так. Следила, чтобы не перепил, не свалился с балкона и не поддался пагубному влиянию других девушек. Когда к нам на диван подсел один усатый азербайджанец и стал зазывать меня к себе на дачу (не подумайте чего лишнего; просто он хотел выудить информацию), Инга отрезала, что никуда Никишина одного не отпустит. Тогда усатый пригласил нас обоих. Инга заявила, что к незнакомым дядькам в гости не ходит. Дядька предложил взять всю компанию. Но народ уже так набрался, что предпочитал сидеть или лежать, а не тащиться неизвестно куда. Инга прошептала мне на ухо, что азиаты жутко прилипчивые и что белой женщине вообще невозможно спокойно пройти по знойным улицам Баку: «Каждый клеится, с расстегнутой ширинкой». «А ты бы предпочитала – с расстегнутым кошельком?», – глупо съехидничал я.
Дядька весь вечер крутился около меня, задавая вопросы по биолюминесценции. Инга усердно толпилась около нас и ревниво останавливала его: «Дайте же Викентию отдохнуть!». Я объяснял дядьке, что отсутствие интенсивного свечения вовсе не означает отсутствия ЭВС, поскольку клетки животных обычно не имеют функции передавать световые сигналы, но должны трансформировать ЭВС в энергию разделенных зарядов на мембранах (подобно электрическому конденсатору) или в энергию химических связей (например, в АТФ) или в тепло (для поддержания температуры тела). «А откуда же берутся ЭВС? Вот в зеленом листе, там понятно: на лист падает солнечный свет, который индуцирует ЭВС в хлорофилле. А ведь ткани животных находятся в полной темноте», – недоумевал он. «Для возникновения ЭВС не обязательно нужен свет. ЭВС могут возникать за счет разрыва или образования химических связей», – пояснял я. «Но для того, чтобы разорвать химическую связь и получить при этом энергию, надо сначала затратить энергию на разрыв», – резонно возражал усатый. «Конечно. Нужна энергия активации». – «А где ж ее взять?» – «Для этого есть такая штука как нейтрализация зарядов. Например, сливая вместе кислоту и щелочь мы получаем много энергии (возникает разогрев раствора). Ферментативные реакции в клетке идут при наличии тепловой энергии. Хотя большинство молекул имеют энергию 1 ккал/моль, но многие – 10 ккал/моль и выше. А энергия активации ферментов не превышает 10–15 ккал/моль».