Елизавета I
Шрифт:
Парламентский акт, ограничивающий круг претендентов на престол «естественными продолжателями плоти Ее Величества королевы», породил массу насмешек, ибо «естественные продолжатели» — это выродки, ведь, хотя никто мифических детей Елизаветы от Лестера собственными глазами не видел, широко бытовало мнение, что они действительно существуют. Утверждали, что этот акт написан под диктовку графа, так что, если уж самому ему английский трон заказан, то пусть хотя бы дети когда-нибудь взойдут на него.
При европейских дворах тоже вовсю перемывали косточки английской королеве-сластолюбице. Венецианский посол в Испании уверял, что у Елизаветы тринадцать детей разного пола и одну из дочерей она собирается выдать за сына Сесила. Испанский посол Де Снес в донесениях своему королю отзывался о ней в самых оскорбительных
Что же до самого Лестера, то его вообще чернили все кому не лень. Раньше на каждом углу, в каждой таверне болтали, что он соблазнил королеву и убил жену, теперь к старым обвинениям добавилось еще одно: этот развратник убил барона Джона Шеффилда, мужа своей любовницы Дуглас Шеффилд. Согласно легенде, незадолго до смерти барона, последовавшей в 1568 году, Лестер написал своей возлюбленной письмо, в котором выражал решимость устранить главное препятствие на пути их полного воссоединения. Иными словами, речь шла об убийстве барона. Лестер якобы призвал одного итальянского аптекаря, большого специалиста по ядам, и велел ему пустить в ход свое искусство. Вскоре после этого барон был обнаружен мертвым у себя дома.
Но преуспевал на любовном фронте не один Лестер. Елизавета, по слухам, тоже соблазняла юных красавцев, кроме того, за немалые деньги нанимала шпионить за ними, стоило кому-нибудь сделать шаг в сторону. На первое место среди фаворитов молва ставила Эдуарда де Вира, графа Оксфорда, юного кареглазого придворного с мальчишескими манерами, во взгляде которого поэтическая томность сочеталась с надменностью высокородного аристократа. Оксфорд мог похвастать всем тем, что Елизавета ценила в мужчинах. Он был хоть и невелик ростом, но сложен атлетически, на ристалище ему не было равных, несмотря на молодость, он всегда выходил победителем. Ловкий и неутомимый танцор — идеальный партнер для королевы, — он обладал тонким музыкальным слухом и отменно играл на клавесине. Он писал совсем недурные стихи, а полученное в детстве образование отточило его ум и восприятие — в компании со столь любимыми Елизаветой античными авторами он чувствовал себя как дома.
В общем, всем хорош, за одним лишь, быть может, исключением — все-таки семнадцать лет разницы в возрасте, что заставляло королеву «наслаждаться скорее его обществом, танцевальным искусством, храбростью в турнирных боях, нежели чем-либо другим». Любители позлословить толковали и о его постельных доблестях, добавляя, что он поставил на карту все, включая собственный брак, лишь бы стать любовником королевы. С женой он якобы больше не спит, страшась потерять свое положение фаворита.
Но Оксфорд хотя бы сам искал близости с королевой; Кристофера же Хэттона взяли силой, по крайней мере такую сплетню пустили ядовитая Бесс Хардвик да и другие тоже. Елизавета якобы вешалась ему на шею при всех, так что бедняга в смущении вынужден был буквально бежать — хотя тайком нередко пробирался в ее спальню, удовлетворяя вместе с Лестером ненасытную похоть Елизаветы. «Хэттон имеет слишком свободный доступ в покои королевы, чего не может быть, коли Ее Величество действительно такая достойная и целомудренная женщина, как о ней некоторые говорят», — гневно восклицал один священнослужитель, добавляя к этому такие непристойности, каких и бумага не выдержит; так докладывал Лестеру один из его людей, судя по всему, совершенно потрясенный увиденным и услышанным.
Темноволосый, высокий, необыкновенно привлекательный молодой человек, Хэттон навлек на себя подозрения не в последнюю очередь потому, что слишком быстро занял привилегированное положение при дворе. Он был юристом, и весьма одаренным, но королеву, как говорили, привлек прежде всего как превосходный танцор. Она поставила Хэттона
Тем не менее в глазах общества Кристофер Хэттон пополнил список ее возлюбленных. Репутация королевы продолжала стремительно падать. Да, народ считал ее достойной дочерью Генриха VIII, наделенной неукротимой энергией и исключительным мужеством; но унаследовала она у отца также склонность к бесстыдной распущенности, а этого люди перенести не могли. Елизавета уводила мужчин от их жен или, как в случае с Хэттоном и Лестером, не позволяла жениться вообще (для последнего это было чревато пресечением рода, ведь и его брат Эмброз Дадли был бездетен). Она превратила двор в настоящий гарем, избавляясь от достойных вельмож старой выучки и заменяя их юными хлыщами и распутниками. Она без стеснения заигрывала со своими фаворитами на глазах у всего двора, поощряя тем самым невоздержанность и в других. Приближаясь к сорока, Елизавета распростилась с молодостью, но так и не сделалась почтенной замужней матроной. В лучшем случае она являла собою пример тяжелой аномалии, в худшем — была просто шлюхой. Такой представала Елизавета в общественном сознании.
Мэттью Паркер, архиепископ Кентерберийский, был настолько обеспокоен падением репутации королевы в обществе, что «в смятении души» отправил своему старому другу Сесилу специальное послание на эту тему. В Дувре, говорилось в нем, схватили одного человека, «крайне неприлично» отзывавшегося о ее величестве. По словам клеветника, Лестер и Хэттон находятся с ней в таких отношениях, о каких и говорить-то стыдно, не то что описывать — бумага краснеет. Это и заставляет Паркера поделиться своими тревогами. Тому есть несколько причин. Во-первых, он чувствует определенную личную ответственность перед Елизаветой и памятью покойной Анны Болейн, чьим духовником он был в последние два года ее жизни, в те два года, когда ее особенно жестоко третировал непостоянный и деспотичный муж и когда королеве приходилось выслушивать ту же хулу, что обрушивается сейчас на дочь. Он хорошо помнит, как Анна говорила с ним о ней, тогда еще малютке, и именно эта память заставляет его быть столь откровенным.
Во-вторых, он выступает как глава церкви, вернее, как ближайший помощник королевы в деле защиты истинной веры. Его, как архиепископа, долг — облегчить свою совесть и, более того, указать, скажем, не на недопустимое поведение, ибо обвинения по адресу королевы остаются недоказанными, но на слухи об этом поведении, которые множатся не по дням, а по часам и наносят чести ее величества непоправимый ущерб.
Если говорить прямо, продолжает архиепископ, пресечь разговоры людей, которые в нынешние времена буквально помешались на прелюбодеянии, практически невозможно. Да, конечно, придворных, в том числе и самых именитых, можно арестовать, подвергнуть допросу, может быть, и с пристрастием, бросить в темницу и даже пригрозить казнью. Эти и иные меры давно в ходу, а некоторым, особенно неугомонным, отрезают языки и уши. Но пока Елизавета не переменит стиль поведения, все останется по-прежнему, сплетни не утихнут. Она сама себе главный враг, и женщина, которую Елизавета столь безжалостно унижает, — это сама священная особа ее величества, это священная особа церковного главы государства. И если она не поостережется, заключает Паркер, королевская власть будет втоптана в грязь, и ее величество не выдержит напора врагов.
Ибо человек, которого схватили в Дувре, не только о распущенности королевы говорил. Он предвидел гражданскую войну, в ходе которой в Англии может пролиться не меньше крови, чем во Франции, только что пережившей трагедию Варфоломеевской ночи. «Католики пойдут стеной на протестантов», — вещал он. И года не пройдет, как с правлением Елизаветы будет покончено, к власти придут католики и начнется такая резня, в сравнении с которой гонения на протестантов во времена королевы Марии покажутся невинной забавой. Саму Елизавету убьют или казнят, а тело предадут огню в Смитфилде, как и тело ее отца.