Елизавета Тюдор
Шрифт:
Такие «встречи с народом» всегда удавались Генриху и не совсем гладко проходили у Марии, которая опасалась какой-нибудь завуалированной шпильки со стороны горожан. Во время ее коронации, например, среди символических картин ее встречала нарисованная фигура короля Генриха, держащего в руках Библию. Внешне все было благопристойно, но беда в том, что его Библия — переведенная на английский протестантская версия — отличалась от той, которую почитала его дочь, — латинской католической. По счастью, чье-то бдительное око усмотрело эту неуместную деталь, и художник мгновенно замазал книгу, вложив в руки Генриха «политически нейтральные» перчатки.
Елизавета избрала для своей коронационной процессии 16 января 1559 года. Это было радостное время года. Только что отшумели веселые рождественские недели с их непременными
Праздник коронации состоял из четырех основных действ, растягивавшихся на два дня: королевской процессии в Тауэр, торжественного проезда оттуда через Сити в Вестминстер, собственно церемонии коронации в Вестминстерском аббатстве и грандиозного банкета.
Чтобы избежать однообразия, Елизавета на этот раз отправилась в Тауэр по реке. Под звуки флейт и лютен длинные, устланные малиновым бархатом королевские баржи с загнутыми, как у гондол, носами медленно плыли от дворца Уайтхолл вниз по Темзе. Серебро и золото костюмов придворных дам и щеголей соседствовали с багряными мантиями кавалеров ордена Подвязки и полосатыми одеждами джентльменов-пенсионеров. В огнях фейерверков баржи казались фантастическими цветами, брошенными в суровые серые воды реки. Итальянский посол, которому не раз случалось видеть подобные зрелища под южным небом Адриатики, признавал, что по размаху церемония ничуть не уступала знаменитому венецианскому празднику — обручению дожа с морем.
15 января ворота Тауэра распахнулись и из них медленно выехала процессия, в которой участвовали тысячи и тысячи людей. Открывали ее королевские посыльные и гонцы, за ними — сержант, начальник караулов королевских покоев, и джентльмен-квартирьер. Следом шли слуги, джентльмены-привратники, сквайры из личной охраны и олдермены Лондона. Затем наступал черед государственных чиновников — капелланов и клерков Тайного совета, секретарей Большой и Малой печати, Канцелярии, судебных приставов и судей, Верховного барона и Верховного судьи Суда общих тяжб, хранителя свитков, лорда Верховного судьи Англии. Их сменял цвет английского дворянства, рыцари и пэры: светские аристократы — бароны, графы, герцоги — и прелаты церкви; за ними следовали высшие должностные лица королевского двора и государства: граф Арундел нес королевский меч, его сопровождали лорд-маршал герцог Норфолк и лорд-гофмейстер, затем — мэр Лондона, главный герольдмейстер ордена Подвязки. Далее — послы иностранных держав, вслед за ними — лорд-казначей, лорд — хранитель печати, лорд-адмирал и другие члены королевского совета, вереницу которых замыкал Уильям Сесил. И наконец, она. На массивном помосте, который везли два сильных мула, под великолепным балдахином восседала на троне королева Елизавета в золотом платье и парчовой мантии, подбитой горностаем. За повозкой королевы гордо выступали два скакуна: белый, покрытый попоной, для нее, а рядом — вороной, на котором восседал Роберт Дадли, ее верный конюший. За ними — стражники, алебардщики, знатные дамы верхом, фрейлины в трех повозках, напоминавших корзины с цветами, и снова стража. Все это помпезное зрелище сопровождалось громом канонады и звуками оркестров, которыми встречали Елизавету в каждом новом квартале Сити.
В этом треске, грохоте и многолюдье было довольно трудно вести диалог с толпой даже средствами пантомимы, но Елизавета сумела сделать так, что каждый ее жест, выверенный и обдуманный, каждая ее фраза были замечены, услышаны и навсегда отпечатались в памяти восхищенных зрителей, став частью легенды о ней. На морозе, среди легких снежинок, ее обычно бледное лицо раскраснелось; она была оживленной, а совсем не царственно-неприступной на своем троне и весьма непосредственно реагировала на крики толпы и пожелания счастливого правления. «Ее милость поднимала руки и приветствовала тех, кто стоял далеко, и в самой мягкой и деликатной манере обратилась к тем, кто был поблизости от нее, заявив, что она принимает добрые пожелания от ее народа с благодарностью не меньшей, чем та любовь, с которой они ей этого желают».
Около одной из церквей от имени всего Сити ее приветствовало дитя, обратившееся к ней со стихами, написанными ткачом, столяром и мастером по кузнечным мехам. Стихи изобиловали рассуждениями о том, что «настал триумф преданных», «неправда изгнана», а «верные сердца наполняются радостью, когда слышат ее счастливое имя». В Сити не скрывали протестантских симпатий и надежд на скорое восстановление реформированной религии. Королева выслушала вирши подчеркнуто внимательно, шикнула на тех, кто мешал ей своим шумом, и, как отметил один из зрителей, «пока ребенок говорил, было замечено… что выражение ее лица чудесно менялось, когда слова касались ее самой или чувств в сердцах людей».
В другом месте ее встречали огромной конструкцией — чем-то вроде башни с воротами в три этажа; все это аллегорическое сооружение называлось «Объединение домов Ланкастеров и Йорков» [6] . В нижнем ярусе располагались фигуры Генриха VII и Елизаветы Йоркской, в среднем — Генриха VIII и Анны Болейн (она все-таки стала свидетельницей триумфа дочери и была отомщена). Венчала пирамиду сама Елизавета — до поры до времени в одиночестве. На площади у Корнхилл, где обычно располагался зерновой рынок, королеву ожидало еще одно зрелище: четыре фигуры, олицетворявшие добродетели истинного правителя — Религия, Любовь к подданным, Мудрость и Справедливость, — попирали свои противоположности. И снова протестанты давали понять молодой королеве, что они ждут от нее восстановления англиканской церкви: «Когда истинная религия изгонит Невежество / И своей тяжелой стопой раздавит голову Суеверию».
6
Ланкастеры и Йорки — две соперничавшие за английский престол династии, на смену которым пришли Тюдоры, находившиеся в родстве с обоими враждовавшими кланами.
На пути к Чипсайду, самому сердцу Сити, Елизавету встречали старшины привилегированных цехов в ливреях и дорогих мехах. Вдоль улиц были устроены деревянные перила, увешанные коврами, гобеленами, вышивками и шелками. Здесь королеве вручили символический подарок Сити — красный кошель с тысячью золотых марок. Принимая его от лорд-мэра, она произнесла одну из наиболее запомнившихся своих речей. «Я благодарю Вас, милорд мэр, Ваших собратьев и всех вас. И поскольку вы просите, чтобы я оставалась вашей госпожой и королевой, будьте уверены, что я останусь к вам так же добра, как всегда была добра к моему народу. Для этого у меня не будет недостатка желания, и я верю, не будет и недостатка власти. И не сомневайтесь, что ради вашей безопасности и покоя я не замедлю, если потребуется, пролить свою кровь. Господь да отблагодарит вас всех».
Королева, которая умела так говорить со своими подданными, не могла не вызвать восторженного отклика. Она заметила в толпе старика, который плакал, и шутливо пригрозила: «Я надеюсь, это от радости?» Кто-то в толпе воскликнул: «Помните старого короля Генриха VIII?» Она услышала и улыбнулась — сравнение с отцом всегда льстило ей.
Каждый жест удавался ей в этот день. У церкви Святого Петра процессия снова остановилась у аллегорической композиции. Старик-Время вел за собой дочь-Истину. «Время? — воскликнула королева с воодушевлением. — Время привело меня сюда!» Истина протянула Елизавете Библию, которую та поцеловала, прижала к груди и не выпускала из рук до конца процессии.
Потом во дворе собора Святого Павла мальчики из местной школы читали латинские стихи, уподобляя молодую королеву платоновскому государю-философу, а на Флитстрит очередная аллегория представляла ее библейской Деборой — судьей и восстановительницей Дома Израилева. У церкви Святого Дунстана, где был приют для сирых и убогих, Елизавета остановила свою колесницу и вознесла молитву, обещая помнить о бедных и заботиться о них. Наконец она покинула Сити, провожаемая фигурами двух сказочных великанов.