Элмер Гентри
Шрифт:
— О-ох, какой селдитый сталый медведь! Какой нехолосый! Селдится на Лулусиньку!
— Лулусиньку?! О господи, вот дьявольщина!
— Что ты сказал, Элмер Гентри? — Теперь это была возмущенная преподавательница воскресной школы. Она отпрянула от него, не вставая с колен.
— Лулусиньку! Много я идиотского сюсюканья слышал в жизни — но это!.. Да говори ты по-человечески, ради Христа! И что ты тут расселась на полу? А если кто-нибудь войдет? Ты что, нарочно меня хочешь погубить?.. Лулусиньку!..
Она вскочила, прижала к груди кулаки.
— Что я такое сделала? Я же не хотела тебя рассердить!
— Ха! Ничего себе сюрприз!
— Ну, милый мой! Ну, пожалуйста! Не сердись! Ведь ты же сам меня звал Лулусинькой.
— Я? Никогда!
Она молчала.
— А если и звал, так в шутку.
Смиренно, все еще пытаясь понять, в чем дело, она села рядом с ним и заговорила умоляюще:
— Я не знаю, что я такое сделала. Просто не понимаю. Может быть, ты бы объяснил мне? Пожалуйста! Чтобы я могла загладить свою вину…
— А, черт! — Он вскочил, схватил шляпу, нашарил рукою пальто. — Если не понимаешь сама, то и мне нечего терять время на объяснения! — И убежал с облегчением, но не слишком довольный собой.
Однако уже во вторник он поздравил себя за свою решимость.
Во вторник вечером от нее пришла записка с просьбой о прощении — отнюдь не лучший образец записок подобного рода: с помарками, орфографическими ошибками и к тому же довольно бессвязная — Лулу ведь и понятия не имела, за что, собственно, просит прощения.
Он не ответил.
Во время воскресной проповеди она не сводила с него глаз, готовая улыбнуться ему, но он старательно смотрел в другую сторону.
Пространно толкуя о прегрешениях Надава и Авиуда [70] , возжегших чуждый огонь в своих курильницах, он думал, внутренне любуясь собственным благородством: «Бедная девочка. Жаль ее. Ей-богу, жаль».
Он видел, как после службы она замешкалась у выхода за спиною родителей, но, не попрощавшись с доброй половиной своих прихожан и не отпустив, соответственно, половины грехов, бросил на ходу старосте Бейнсу: «Виноват, страшно тороплюсь», — и помчался к железной дороге.
70
Надав и Авиуд— библейские персонажи.
«Ах вот ты как! — бушевал он. — Ну, если ты меня, милочка, собираешься бесстыдно преследовать,то я с тобой поговорю иначе!»
Во вторник он ждал новой записки с извинениями, но ее не последовало; зато в четверг, когда он в самом благодушном, добродетельном и возвышенном настроении невиннейшим образом пил молочный коктейль в аптечной лавке Бомбери, неподалеку от семинарии, с удовольствием думая, что сочинение на тему о миссиях готово и что в кармане у него лежат две отличные пятицентовые сигары, он внезапно увидел ее. Она стояла на улице перед окном и в упор глядела на него.
Она казалась не совсем нормальной… Он встревожился.
— Неужели разболтала отцу? — простонал он.
В эту минуту он ненавидел ее.
Он храбро направился к выходу и в самой высокопарной манере изобразил свою радость по поводу того, что так неожиданно видит ее здесь, в городе.
— О-о, кого я вижу! Лулу! Какой приятный сюрприз! А где твой папа?
— Пошел с мамой к врачу: у мамы уши болят. Мы с ними условились встретиться в «Бостонском Базаре»… Элмер! — Голос ее звенел и дрожал, как натянутая струна. — Мне с тобой необходимо поговорить… Ты должен… Пойдем, пройдемся по улице.
Он заметил, что она нарумянилась. В 1906 году в среднезападной глуши румяниться было не принято. Лулу сделала это очень неискусно.
Стояла ранняя весна. Распускались, благоухая, первые мартовские почки, и Элмер со вздохом подумал, что, не будь она так навязчива и несносна, он, пожалуй, мог бы еще настроиться по отношению к ней на романтический лад… Они дошли до газона перед зданием суда, где стояла статуя генерала Шермана [71] .
71
Шерман,Уильям Текумсе (1820–1891) — американский генерал, северянин, прославился своими победами в Гражданской войне.
За время их знакомства Элмер сумел не только расширить словарь Лулу, но и в известной степени помочь ей преодолеть свою застенчивость. Поэтому она колебалась недолго: только несколько раз кокетливо взглянула на него снизу вверх, только разок попыталась просунуть свои пальчики под его руку (он нетерпеливо стряхнул их) и выпалила:
— Мы должны что-то предпринять. У меня, кажется, будет ребеночек.
— О господи боже мой! Проклятие! — отозвался преподобный Элмер Гентри. — И ты уж, конечно, все разболтала своим старикам?
— Нет, я ничего не рассказывала. — Она сейчас держалась спокойно, с достоинством — тем достоинством, на которое способен серый котенок, вывалявшийся в грязи.
— Ну, хоть это хорошо!.. Да, видимо, как-то придется действовать. А, дьявольщина!
Он начал торопливо соображать. Можно кое-что разузнать у веселых девиц, с которыми он водит знакомство в Монарке… А впрочем…
— Ну-ка постой! — прорычал он, резко поворачиваясь к ней. Они стояли на усыпанной толченым кирпичом дорожке сквера перед зданием суда, под чугунными крыльями ржавого Правосудия. — Да этого быть не может! Ты что это такое задумала мне навязать, а? Видит бог, я готов тебя поддержать и выручить чем только могу. Но дурачить себя я никому не позволю! С чего это ты решила, что ты беременна?
— Прошу тебя, дорогой, не говори этого слова!
— Хо! Скажи, пожалуйста! Вот еще! Ну-ну, выкладывай! С чего это ты взяла?