Эмансипированные женщины
Шрифт:
Игра кончилась. Ксендз проиграл и потому отнес шахматы в кабинет, майор набил новую трубку, всадив в нее по меньшей мере четвертушку табаку. Тогда Мадзя вошла со сжавшимся сердцем в беседку и, подняв на старика глаза, полные тоски, сказала:
— Пан майор, со мной случилась ужасная беда, а я ничего не понимаю. Все на меня сердятся.
У майора глаза загорелись: он выглянул из беседки, не видно ли кого, затем схватил Мадзю в объятия и жарко поцеловал в шею.
— Ах ты… ты… шалунья! — пробормотал он. — Могла бы хоть мне,
От этих отеческих ласк, в которых не было ничего отеческого, Мадзя пришла в неописуемое удивление.
— Я кружу вам голову?
— Ну конечно! Ясное дело! Почему твои гадкие глаза полны таких чар? Почему у тебя такие локончики на лбу и такая аппетитная шейка? Все это соблазн для кавалеров.
— Да разве вы кавалер, пан майор?
Старичина посмотрел на нее с удивлением и смутился. Дрожащими руками он начал поправлять трубку.
— Кавалер, не кавалер! — проворчал он. — Посмотрела бы ты на меня, когда я был подпоручиком! Не такие девчонки, как ты, сходили с ума. Однако же довольно глупостей. Что тебе нужно?
— Со вчерашнего дня все меня преследуют, не знаю за что? — моргая глазами, ответила Мадзя.
— Не знаешь за что! И надо же было тебе устраивать концерт этим бродягам, которые сегодня еще в претензии на тебя за то, что ты испортила им все дело?
— Они ведь были так бедны…
— Бедны? Ты о себе подумай, а не о чужой беде. Ну, неужели ты не могла попросить заседательшу принять участие в устройстве концерта? Заседательша, аптекарша да жена нотариуса — вот кто занимается у нас спектаклями; не надо становиться им поперек дороги.
— Я не посмела просить этих дам… Я не думала, что они захотят заняться этим делом, тем более, что… — тут Мадзя понизила голос, — актеры ходили к пани заседательше, а она отказалась даже дать им фортепьяно.
— Старая ведьма! — проворчал майор. — Никогда я не терпел этой бабы и ее Фемци, у которой уж совсем ум за разум зашел! Ну, а зачем ты таскаешься по постоялым дворам?
— Да я, пан майор, хочу открыть здесь небольшую школу и ищу помещение, — прошептала Мадзя.
Майор выпучил глаза и поднял вверх трубку. Однако, увидев, что приближается ксендз с докторшей, пожал плечами и сказал:
— Плюнь! Все обойдется!
— Нынешние барышни, — со строгим видом говорила пани Бжеская, — сами разъезжают, сами ходят в город, сочиняют без матерей проекты и даже знакомятся бог знает с кем…
— Эмансипация, милостивая государыня, эмансипация! — заметил ксендз. — Часто барышни за спиной у родителей сводят такие знакомства, которые приводят к неподходящим бракам.
— Э! — вмешался майор. — Нет ничего более неподходящего, чем заседательская дочка и почтовый чиновник…
— Да, но браки без родительского благословения… — заметил ксендз.
— Мадзя, — обратилась докторша к дочери, — в гостиной тебя ждет пан Ментлевич, он опять пришел со счетами по этому концерту, о котором мне уже и слышать не
— Это почему же? — спросил майор. — Концерт был вполне приличный.
Мадзя направилась к дому, думая:
«Что это значит? Неужели Цинадровский уже сделал Фемце предложение? Она ведь так над ним насмехалась…»
В гостиной, куда вошла Мадзя, стоял Ментлевич с пачкой бумаг в руках. Он был бледен, и усики, которые обычно стояли у него торчком, теперь обвисли, зато встопорщились волосы.
— Вы, вероятно, ошиблись при подсчете! — воскликнула Мадзя.
— Нет, панна Магдалена! Я только вашей маме сказал, что пришел со счетами, а на самом деле…
Голос у него пресекся, он покраснел.
— Панна Магдалена, — понизив голос, но решительно сказал он, — это правда, что вы выходите за Круковского?
— Я? — крикнула Мадзя, покраснев гораздо больше, чем ее собеседник. — Кто вам это сказал?
— Цинадровский, — с отчаянием в голосе ответил молодой человек. — Да и на концерте все видели, что пан Круковский пренебрегал панной Евфемией и все время обращался к вам.
— Так она за это сердится на меня? — сказала Мадзя как бы про себя. — Однако на каком основании, — прибавила она громко, — пан Цинадровский рассказывает такие вещи?
— Он, наверно, слышал об этом от панны Евфемии.
— Она с ним никогда не разговаривает! — воскликнула Мадзя.
— О! — вздохнул Ментлевич. — Впрочем, не будем говорить о них… Панна Магдалена, это правда, что вы выходите за Круковского?
— Что вы говорите? — удивилась, отчасти даже оскорбилась Мадзя. Но глаза Ментлевича светились такой печалью, что в сердце ее проснулась жалость. — И не думаю выходить ни за пана Круковского, ни за кого другого, — сказала она.
Ментлевич схватил ее за руку.
— Неужели? — с восторгом спросил он. — Вы не смеетесь надо мной? Нет, скажите…
— Даю слово, — с удивлением ответила Мадзя.
Ментлевич опустился на колени и страстно поцеловал ей руки.
— Бог вас вознаградит! — воскликнул он, торопливо вскакивая с колен. — Если бы вы сказали мне, что это не сплетня, через четверть часа меня не было бы в живых. У меня так: либо пан, либо пропал.
Мадзю охватил панический страх, она отскочила, хотела было бежать, однако ноги у нее подкосились, и она опустилась в кресло. Ей казалось, что Ментлевич все еще думает убить ее или себя.
Безумец заметил это и, опомнившись, мрачно сказал:
— Не бойтесь! Я не хочу ни пугать, ни связывать вас. Если бы вы выходили за человека достойного, что ж, воля божья, я бы слова не сказал. Но меня возмущает этот Круковский. Он вам не пара: старый, истасканный, живет у сестры из милости и отказов от невест получил больше, чем во рту у него искусственных зубов. Я и подумал: если такая девушка, как вы, может продаться такому мертвецу, то не стоит и жить на свете…
Мадзя дрожала, а Ментлевич говорил умоляющим голосом: